Буревестница

Фотограф - Milanxolia vk.com/milanxoliart
Модель - Charlotte Thimus

@темы: фото, Спасибо.

---

Hey, dolly, what's wrong with you?!

Как я могла забыть.)

Ага, нормальным большинством тема окровавленных запястий проходится где-то лет в 13-14, но у нас же все не как у людей.) Идею собственно подала Женя в сообществе поиска моделей, с шикарной формулировкой "Кровь и фото - мои. Шрамы - ваши." Я не смогла не написать ей.^^'
Фотограф - vk.com/maher_photo , повторюсь, что она уняня и мимими.

@темы: фото, Спасибо., по спирали

---

Минутка раздумий.

Меня сегодня нежданно-негаданно стукнула забавная мысль.

Книги - это не способ получить новые ощущения. Человек, не испытывавший никогда боли, сострадания, любви, ненависти или зависти, не поймет, о чем идет речь, даже если учитается соответственными описаниями. Книги - это катализатор или пряности. Либо усиливают, и по опыту легкого раздражения через книгу ощущаешь сжигающую, яростную ненависть, либо меняют оттенки, и по опыту бессилия "не смогу ничем помочь" приходит осознание и переживания бессилия "мог помочь, но не сделал". И так далее.

Конечно, возможно, обобщаю я зря, но тем не менее.

@темы: мысли вслух

---

Очень сильно пугает проблема, о существовании которой относительно себя я и не могла подозревать какое-то время назад.
Ваша покорная слуга начала... путаться в словах.== Ага, именно то, что я так ценю и всегда считала единственно мне принадлежащим, внезапно предает и дурит. Причем не относительно художественной и изобразительной речи, ладно бы так! Я путаюсь в разговорах, от упускания тонкостей формулировок до совершенно абсурдной ситуации, когда в разговоре с Милой я случайно обозвала писателя "Элланом Адгаром По" и даже не сразу поняла, о чем речь. И становится очень страшно, на самом деле, когда понимаешь, что единственное твое оружие, единственный твой щит и единственная веревка, которую можно перекинуть со своего островка на другие, неожиданно начинает сбоить, становится неуправляемым, ломается, трещит и тянется.

Поэтому умоляю вас, если вам кажется, что я несу что-то не то, спустите это несчастной.=__________= Я подозреваю, чем это может быть вызвано, но не имею пока ни малейшего представления о том, как это исправить. Если вдруг какая-то моя фраза выглядит оскорблением, хамством, двусмысленностью и так далее при том, что мы с вами вполне хорошо общались - клянусь на чем угодно, что не имела этого в виду. т___________Т

Чувствую себя тем самым китайцем из анекдота из Кондрашевского - "不该走的走了!"

@темы: мысли вслух

---

Настает осень.
Время - море с приливами.
Отлив-зима, весна, половодья, осень - откат водной толщи назад.

Настает осень.
Я оставляю вуали, кружево, каблуки, жемчуга. Не навсегда - на сезон.
Меня манят меха и туманы, надсадные тихие голоса, рваная хрупкость дикого духа, железо и рванье. У меня прорастают перья в волосах, в груди гудят удары, руки просят бубнов.

Осень - пора шаманить.

Меня не зовет лес - я не имею с лесом ничего общего.
Но осень - время, когда тянет колдовать.

Я хочу колдовать, сыпать пепел в чай, лить в ручей молоко, призывать и гнать прочь.
Снимать листья с деревьев, на зиму сложить в мешки, проложить холстом, запах запереть в стекло.
Жечь кору и траву, сладкий дым вдыхать, замирать от чувства в груди - "Кто там есть?"

Меня вдруг в ладони берет Дорога, сколько лет уже я ее не знала. Звон цепей и медных колоколов, сонный, пахнущей прелой листвой дурман.

Я успела отречься от путей-перекрестков, и сделаю это еще раз, и еще, и еще.
Но когда не знаешь, куда идти - плыви по течению Райдо.

@темы: мысли вслух

---

Приехала матушка - сразу начались волны ярости. При всем моем к ней отношении это одна из немногих людей, который просто уничтожает мое моральное состояние подборкой своих принципов.

Например, то, что я не страдаю от смерти Олейника - это "отсутствие сочувствия". Разумный вопрос: какое мне должно быть дело до человека, которого я никогда в жизни не видела, не знала, который ничего в моей жизни не значит?
Ответ - "ну, нормальное человеческое состорадание."
Вопрос: мамочка, ты мучаешься от того, что дядюшка Ван Фэй Лун в китайской глубинке вынужден всю свою жизнь пахать на поле, еле сводя концы с концами, чтобы прокормить пятерых детей, и при этом страдает жесточайшим артритом, так что каждое движение его превращается в пытку?
Ответ - эээ... нет.
А как же "нормальное человеческое сочувствие?" Ах, ты его не знаешь? Так какая к черту разница?!

Собственно, по-моему, дополнительных комментариев не нужно.==

@темы: мысли вслух

---

К слову о идущем сейчас в твиттере разговоре - я искренне считаю, что "я устала думать" - это такой же признак деградации, как "ну вкантакте я несмотрю на грамматность, а когда надана контроьлной напишуу ниче так))))))".
Потому что говорит о нежелании пользоваться той самой функцией, которая делает людей людьми и дает хоть какое-то преимущество. Но права порождают обязанности.)
Нельзя быть грамотным иногда; нельзя думать иногда. Если дольше пяти минут не хочется думать - значит, хочется спать. Точка. Можете закидывать чем угодно.)

P.S. При этом, к слову, если уж вспоминать о грамотности, я совершенно спокойно воспринимаю случайные ошибки. Потому что трагедия начинается только тогда, когда случайность переходит в норму.

@темы: мысли вслух

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Подумалось, что самое яркое воспоминание о Шанхае - воспоминание с чайного рынка.
Когда жарко, душно, во внешней галерее никого нет - совсем пустынно, и продавцы сидят за стеклянными дверями в полумраке так тихо, что их почти не видно. Кружится в воздухе палевая пыль, и все это видно также изнутри, сквозь стеклянную стену. На низком столике поднос, похожий формой на пруд, за столом сидит забавный черноволосый мальчик со скорпионом на правой, кажется, ладони -тасует скорлупки-чашечки. Старший товарищ снимает с одного из столов нагромождение пакетиков, и стол вдруг оказывается сундуком - и в воздухе звенит слегка морозом, когда китаец привычным жестом откидывает крышку. Он развязывает мешок, и оттуда вдруг вырывается волна аромата сухотравья, летнего поля на закате и почему-то свежего хлеба, и сами листы чая узкие, длинные и совсем шелковые на ощупь.

Вот за это я люблю лунцзинский чай, да.)

@темы: Востокоедение

---

Линзы.

Двадцать третье стеклышко.

Не нашла под это музыки. Если кто-нибудь найдет что-то спокойно-шаманистое, буду благодарна.))

Линзы

День, когда все немного изменилось, был в ноябре. Было сухо, холодно, хмурно, в общем, та самая мерзопакостная погода, когда вроде бы и лучше, чем слякоть под ногами, но исключительно объективно и в сравнении. Субъективно и отдельно хотелось свернуться в большой жаркий клубок под одеялом, прихватить с собой в пределы досягаемости чашку с каким-нибудь хорошим чаем и утопиться в книгах. Имею наглость думать, что именно поэтому в день, когда все немного изменилось, я самым непристойным образом проспала. Именно то самое ощущение, когда просыпаешься с уютным осознанием темноты за окном, которая воспринимается как разрешение спать дальше, пока не прозвонит будильник, случайно замечаешь светящиеся цифры электронных часов – и сон спадает напрочь, оставляя только тяжелое гудение в черепе у переносицы.
В день, когда все немного изменилось, мне с утра не везло в мелочах. Проспала, наспех заварила чай и забыла термос на кухонном столе, не получилось с первого раза открыть замок, что ввело в состояние, близкое к истерике(Что с замком? Как теперь выйти? Может, дело в ключах?). Автобус, разумеется, был уже переполнен донельзя, и проскользнуть на обычное место мне не удалось. Оставалось только торчать прижатой с одной стороны к запотевшему ледяному окну, а с другой – к пожилому мужчине поперек себя шире, вдавившему меня в окно так, что несчастный мой живот оказался прилипшим к позвоночнику. От мужчины неприятно несло густым молочным запахом, и почему-то именно эти флюиды довели меня совсем до края. Мелочь за мелочь – как всегда бывает в моей дурной головушке, от забытого термоса и физических неудобств мысли перешли к бренности бытия вообще. Вспомнилась позавчерашняя ссора с мамой, сорванный с рюкзака в толкучке любимый амулет, оставшийся от ролевого прошлого, ехидство одногруппниц по поводу моей новой неудачной стрижки, ну и… и, конечно же, вспомнился Кирилл.
О нет, не имею тоскливых историй о неразделенной любви. Слава богу, повезло, не мой профиль. С Кириллом мы уже вместе больше полутора лет, не столь большой срок, но, тем не менее, все же внушающий определенную надежду на будущее. Я любила его только сильнее и сильнее, на недостаток внимания с его стороны грех было бы жаловаться, и, хотя наши с ним нежности и стали чем-то вроде ежедневного ритуала, но в привычку не превратились. Беспокоило меня другое.
Кирилл… ну, скажем так – человек-устрица. И нет, это не дурацкие шутки из всемирной паутины. За полтора года он так и не открылся. Да что там – я даже не знала, какого у него цвета глаза, он носил серые линзы и говорил, что ему не нравится цвет, полученный при рождении. Даже в таких мелочах… меня это пугало, расстраивало, бесило, но сделать я ничего не могла – страшно было давить, потому что навязывание – в принципе бесполезная и опасная вещь. Но я чувствовала, что то, что я вижу, что видят и однокурсники – только раковина. С жемчугом внутри, с перламутровым ядром, сияющим мягкими бликами. И оставалось только злиться на себя и хандрить, потому что даже в отношениях я не могу стать хоть немного к нему ближе. И, наверное, хоть немного ему полезнее, потому что, если никому не отдавать хотя бы по крошке своего груза, в какой-то момент хребет переломится.
Из автобуса после сеанса активного нагнетания всего в мыслях я вышла чуть ли не глотая слезы. Сама придумала – сама расстроилась, тем и живем! Впрочем, к университету я подошла уже в других мыслях, тщательно отогнав все упадническое настроение. Еще не хватало бы вешать его на знакомых, потому что особенно и вешать-то нечего.
На первую пару, конечно же, я безбожно опоздала, но вот ко второй вполне успела. Получила едкое замечание от преподавателя, с которым столкнулась в дверях, отговорилась посещением врача, кинула сумку на парту, получила легкий щелчок по лбу от Кирилла за все хорошее, потерлась о его ладонь лицом и невольно засмотрелась. Модельные агентства не стали бы за него драться, но неправильность черт лица с лихвой восполнялась уютным, веским чувством достоинства и некой правильности, сквозившими в каждом его жесте. Хотя подобных молодых людей мне встречалось и немного, по опыту могу сказать: стаями девушки ходить за ним не будут, но зато будет одна, которая запросто за него перегрызет чью-нибудь глотку и выцарапает глаза. Угадайте, кто перепал Кириллу.
Пару я еле отсидела. Чуть подстуженное горло отчаянно требовала питья, и желательно питья горячего, которого, конечно же, ни у кого не было. И потому вылетела в коридор чуть ли не до того, как нас отпустили. Кофе – аллилуйя! После мучительного торчания в очереди среди таких же истерзанных с самого утра (и бессонной ночью тоже, кстати) студентов я наконец получила стаканчик с заветной бурой жижей и поплелась в аудиторию. В кабинете было душно и остро пахло резкими духами, кажется, Ксюшиными, и Артем натужно кашлял, терзаясь своей аллергией. Никогда не понимала такого отношения, Артем же всех просил сводить пользование духами к минимуму, его в позапрошлом году на скорой увозили с пар из-за аллергии… Кошмарный эгоизм. Кирилла за партой не было, и я, покусывая краешек бумажного стаканчика, вытащила тетрадь с лекциями по праву из его портфеля. Все равно не рассердится, знаю же, а почерк у него куда более аккуратный, чем мой.
- Юль, а что со Стрельцовым сегодня такое?
- …м?
- Ну, он злой такой.
- Почему бы его самого не спросить в таком случае? – слегка раздраженно поинтересовалась я.
- Он убежал же.
Я хмыкнула про себя: представить бегающего Кирилла можно было бы только на основании пар физкультуры. Ксюша стояла и мялась, нервно потирая кончики пальцев – как большая накрашенная муха, очень неуклюжая и очень… виноватая?
- Ксюш, - постаралась протянуть поубедительнее. – А что тут произошло, пока меня не было, ты не хочешь рассказать?
- Ну, я случайно ему в глаза духами прыснула, не видела, что он рядом, он завопил что-то нечленораздельное, отшвырнул меня, как котенка, и вылетел пулей из класса.
Отшвырнул?! Да я б тебя расшвыряла бы по всему универу, милочка. Выбегаю в коридор, натыкаюсь на старосту. «Ты куда летишь?» - «Ты Стрельцова не видел?» - «Он в туалете по идее, в то крыло бежал.» - «Спасибо… потом, все потом».
Я, конечно, еще споткнулась и немного растянула на покореженном линолеуме, но до мужского туалета третьего этажа добралась без покалеченностей. Замерла на пороге на чуть-чуть – по-моему, какой-то инстинкт, который прививается еще в младшей школе, «в уборную другого пола – ни-ни», и распахнула дверь.
Меня будто бы сшибло волной. Это не было ветром, запахом, жидкостью, ничем таким. В воздухе было что-то куда более тонкое, но тем не менее перешибающее собой все, и видимый спектр восприятия, и звуки, и амбре общественного отхожего места. В этой волне была разлита чистая эйфория, полет через обещание падения, красота через обещание стремления, чистый янтарь иного слоя сознания. Мне перешибло дух, и на долгие несколько секунд, кажется, потемнело в глазах – как бывает от сильной жары, как бывает в шаге от обморока. В ушах гремели в такт биению сердца гулкие шаманские барабаны, в воздухе пахло хвоей, солью и дымом.
Кирилл был здесь, и был, кажется, один. Он стоял, опершись на раковину локтями, вода лилась впустую и как-то очень громко звенела чем-то прохладным. Он резко обернулся, услышав мои шаги, и так же судорожно, нервозно закрыл ладонью левый глаз.
Я успела увидеть, напрасно. Он, в общем-то, вовсе и не врал, когда говорил, что ему не нравится натуральный цвет. Радужка его была абсолютно черной, совершенно одного со зрачком тона, и вместо нормального человеческого глаза я мельком видела, кажется, черную дыру.
Он был растерян и…да, впервые на моей памяти. Такой беспомощности в его исполнении я еще не видела – и, думаю, не видели и другие. И я, хотя думала было отвести тему, пересилила страх и шагнула вперед с самым прямым вопросом, который можно было бы придумать. И получила вдруг самый прямой ответ, которого можно было бы ожидать.
- Что это было там?.. – напускная небрежность, ничего не случилось, ничего не происходит.
И как удар топора – короткое слово:
- Гламур.
И как-то даже не возникло желания пошутить о глянцевых журналах и телефонах в стразах, когда вдруг остро осозналось, насколько оно было древним, мощным, насколько дико то, что только что произошло.
А Кирилл стоял и молча, бессильно, почти испуганно на меня смотрел. И я как-то поняла, что, кем бы он ни был, именно он владеет моими мыслями последние полтора года, и именно с ним я хотела бы быть всегда. Еще раз шагнула – почти не прикладывая даже для этого усилий, коснулась его щеки:
- Пойдем? Пара уже началась, будут уши драть за опоздание.
А он невпопад ответил:
- Второй такой же, кстати.
Рука, как я не старалась это скрыть, все же дернулась, и я немедленно прижала ее крепче к его лицу, чтобы только он не успел разочароваться.
- Ну что поделать. Пойдем.
Это звучало очень глупо, я уверена.
- Тебе теперь будет хотеться еще и еще.
Я осознала это, конечно же, еще тогда, когда волна только схлынула, и сейчас поняла, что должна с этим бороться внутри. Потому что иначе нам будет очень больно.
- Я справлюсь.
Он отнял мою руку от своей щеки и поцеловал раскрытую ладонь.
И я подумала, что в день, когда все немного изменилось, в сущности, не изменилось ничего важного.
И что все будет трудно, но хорошо.

@темы: литературно-влюбленное, Фейский витраж

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Обманка.

Двадцать второе стеклышко - для Мо.
Странное.

Обманка.

Мейнир любила прясть на лавочке у крыльца дома. Для этого, правда, приходилось сначала разыскать кого-нибудь из ребят постарше, чтобы помогли вытащить наружу тяжелую громоздкую прялку, зато потом наступали часы теплых сонных мыслей, убаюкивающее поскрипывание колеса, ощущение превращения невнятного пухлого комка в гладкую тонкую нить под зрячими пальцами. Она настолько уходила в себя, покачиваясь, словно древняя пророчица, с расшитой повязкой на глазах, что не могла даже слышать чужих шагов и вдохов. Это были, пожалуй, те редкие моменты, когда ее можно было застать врасплох; в иное время непривычных людей пугала та чуткость, с которой она порывисто оборачивалась к подошедшему. Этим обычно пользовались деревенские дети: пугать Мейнир никому не хотелось, но наблюдение за слепой пряхой завораживало. Нередко вокруг нее можно было увидеть целый сонм притихшей ребятни; Мейнир об этом не говорили. Уютный тонкий кокон одиночества, в который она куталась, слишком легко бы дал трещину.
Солнце засыхало на губах солоноватой коркой, но не жарило – не сезон. По утихающему понемногу стрекоту цикад ясно было, что день уже идет на убыль. Оцепенение же уходить никуда и не думало, и Мейнир смутно определила для себя – еще около часа. Когда станет достаточно холодно, чтобы шали уже не хватало.
Ее прервали раньше. Вкрадчиво, будто издалека; Мейнир даже не испугалась. Слишком гладко и тонко вплелся в ореол звуков тихий напев:
- Дитя, посмотри, за скалистой грядой
Свивается песня, зовет за собой.
Дитя, посмотри, там сады и леса,
И тех, кто заждался, звенят голоса…
Пальцы Мейнир замедлили свой монотонный танец; левая рука проскользнула по нити, остановилась на полпути. Блеснули в теплом свете ножницы, и обожженный где-то участок был безжалостно, равнодушно вырезан. Она не стала связывать нить с ее продолжением; собрала уже готовую работу отдельно и начала сначала. Напев тем временем затих так же, как зародился, и лишь когда ритм работы вернулся в такт, незнакомец решил осторожно зайти с другой стороны.
- Пряха, пряха, ведьма-кудесница,
Ты послушай мою околесицу,
Судьбоносица, не серчай: дурак,
А все ж вижу – делаешь все не так.
И молчит. Выжидает.
– Да куда уж мне, покалеченной, до великих-то мастеров. Мастер дома не сидит, мастеру на волю – перекати-поле, ветер вольный, полет на север, реет кречет. Голос слышу я, зазывает вдаль; только дали мне – эка невидаль! Трав кувшин залить белым кипятком – будет мне на нюх рай на два часа. Мне же, пустозвон, дела нет до гор, до лесов, морей и слащавых слов… я за прялку сяду на твою беду: и себя спряду, и тебя спряду, - тихо-тихо, будто просто про себя, ответила наконец Мейнир. – Кто ты есть такой, разве мне указ?
Человек напротив нее хмыкнул и попытался перейти на что-то более прозаическое. Мейнир все никак не могла понять, что он такое – вроде и не маленький, чувствуется неким шестым ощущением, в коже, но гибкий, ступает мягко, говорит нежно.
- Я бродячий шут, милая девушка. Музыкант, артист, бог, творец, шучу немножко, передразниваю пойдем за мной на звон и вой, на шум дорог, на крайний срок, нам здесь не быть Если нужно – могу и подлатать где что.
- Звон и вой хороши в травле волков, - после паузы проговорила девушка.
- Звон и вой ничем не хуже свирели. Рассветы рдеют, как в домнах сталь, за морем гимны слагает скальд, пойдем, пойдем, пойдем…
- Зачем слепой цвета рассветов? Вот и вправду уж – дурак… И говоришь, что я – не так?
- Рассветы глазами смотреть – не видеть. Хочешь, ослепну тоже на время?
Мейнир обратилась в слух; работа перестала поглощать внимание, но ни на миг не прервалась. Слух сказал: шелест ткани, покряхтел он еще немного и вроде руки куда-то поднимал. Повисло выжидающее молчание. Мейнир не стала нарушать. Дурак дураком, конечно, но сейчас сообразит, что надо озвучить.
- Маска.
- Что?
- У меня тоже маска есть. Я ношу на лбу, волосы ей забираю, отгоняю диких зверей. Не прорезал глазницы – решил надевать тогда, когда видеть будет совсем невмоготу.
Мейнир властным жестом протянула руку, не поднимаясь со своей скамьи. Проходимец молча опустился на колени перед ней на сухую, пропитанную предвечерним заревом траву, позволяя ощупать себя. Маски не снял.
Мейнир могла бы решить, что ему около сорока, но не решила. Мейнир могла бы сказать, что он недурен собой, но не сказала. Маска была жесткая, гладкая, кожей прошитая, зрячий сказал бы – бурая даже на ощупь.
- Хорош? – ухмыльнулся под пальцами он.
Мейнир задумалась.
- Не тот, у кого есть право вести за собой.
Голова его удивленно вскинулась:
- Ты ждала увидеть пастуха?
- Я не ждала.
- И я не пастух.
- Но уводишь?
- Право нужно на то, чтобы приводить; на то, чтобы уводить, прав не требуется.
Мейнир уронила руки. Тонкие, с белыми гладкими пальцами, будто и не в деревне вовсе живет. Повисли двумя гибкими плетьми. Губы сложили в странное выражение:
- Право должно быть на каждый вдох.
- Дитя, до заката всего ничего…
- Мне песни твои опротивели, плут.
Ее слова упали, как топор гильотины.
Есть такие моменты, когда понимаешь, что страшно, непоправимо ошибся; еще неясно, в чем сама ошибка, но краски уже слишком ярки, а звуки уже слишком громки, и испуг накрывает сетью.
- Почему ты вскочил? Я не давала тебе права вставать с коленей.
Все распевания кое-как срифмованных в голове на ходу строк вдруг показались нелепыми, натянутыми, подходящими для простолюдья – но не для кого-либо выше судьбой. Он молча опустился обратно, и ладонь Мейнир оказалась по-прежнему лежащей на его лице.
- И давно ты зарвался в проводники?
- С позапрошлого лета.
- Госпожа.
- С позапрошлого лета, госпожа.
- По какому праву?
- По праву рождения.
- Твое право рождения не дает тебе даже сил понять, кого ты зовешь за собой.
- Да, госпожа.
- Ты хотя бы сейчас понял, кто я?
И молчание в ответ, и только почти совсем утихшее стрекотание.
Мейнир убрала ладонь (он еле ощутимо выдохнул) и аккуратно приподняла расшитую бусинами повязку на глазах.
- Ты хотел меня увести?
И он, увидев ее глаза лишь на долю секунды, упал ей в ноги, лицом в душную пыльную траву, не смея подбирать слов, чтобы объяснить свои поступки.
Никому не могло быть и дела до того, что при желании Пряхи в ней увидел бы простую селянку и родной брат.

@темы: Фейский витраж

---

Немножко напрягает цикл "автобус-пары-автобус-упасть".
Тушка согласна с тем, что это не тот идеал, к которому надо стремиться, и по мере сил протестует - своими способами, конечно.
Забегая вперед, если будут глупые вопросы - нет, ко врачу я не пойду.

Есть вещи, ради которых я это делаю. Господи, да ради того же пересказа, который сдается из-за "взбрело в голову", и сдается легко, свободно, с интонациями и на десятку. Ради осознания того, что случайно попавшийся кусок из книги внезапно проступает в мозгу смыслом, как будто чернила просачиваются сквозь промокательную бумагу. Ради... ну, просто ради осознания того, что завтра ты будешь чем-то немножко лучше, чем был вчера.

Проблема только в том, что хочется теплых разговоров, внимания и близких людей рядом. Те единицы близких людей, что у меня есть в университете, не менее убиты, чем я - если не больше. А времени на кроме учебы фактически и нет - два свободных дня в неделе являются свободными только в том, что можно заниматься, не вылезая из-под одеяла и не трясясь в транспорте с немилосердно ноющей спиной.

Мне очень нравится то, чем я занимаюсь. Я готова жертвовать многим ради того, чтобы не ненавидеть свою специальность - "тот, кто любит свою работу, не будет работать ни единого дня в своей жизни". Но когда я приезжаю с утра на пары уже уставшей, а по возвращении падаю на кровать и бессознательно с четверть часа разглядываю потолок... мне начинает казаться иногда, что я стремлюсь за чем-то тем, что будет где-то в необозримом будущем.

Мне хочется надеяться, что через это проходят все люди, которых хотя бы просто не устраивает перспектива торчать в офисе, перекладывая бумажки.
Но меня не оставляет ощущение, что я упускаю что-то важное.

Потому что хочется людей и внимания, а двадцать с половиной часов в сутки - учеба. Остальное - ванна и сон.

---

Птица.

Неожиданно утренний обморок в электричке привел к тому, что я вдруг увидела концовку "Птицы" такой, какой она должна быть. Я и раньше была ей недовольна, но это было какое-то смутное такое тихое недовольство, неясное и невнятное.)

Поэтому, спустя полгода - снова Птица, теперь целая; и снова под Valravn, стоны горна и треск костров.

Птица

Магда всегда была послушной девочкой. Она выполняла все поручения, прислушивалась ко всем просьбам, помогала всем, кому нужна была помощь (просто потому, что так положено), всю работу делала старательно и вовремя. Однако ее родня предпочла бы, чтобы Магда убегала на берег реки петь и играть с другим молодняком – вместо того, куда она вплелась.
Магда хорошо помнила, как они впервые появились в деревне. Был ноябрь, промозглый, серый, противно-теплый, как подтаявшее промерзшее молоко. Дождя не было, только водяная взвесь в воздухе, липнущая к легким и застревающая в горле. Они были высокими, смелыми и веселыми, и с ними ворвались в хмурое месиво отзвуки колокольцев и свирелей. С их появлением ожил лес – никогда еще по ночам не было слышно столько лисьего визга, волчьего воя и клекота хищных птиц, и все в деревне твердо знали, что они путаются с дьяволом. Магде было тогда девять лет, и она слишком быстро научилась споро доделывать дела по дому и сбегать туда, на окраину деревни, где у самого частокола начинался другой мир. А тот, кто их привел, был светловолос, синеглаз и улыбчив. И только Магда понимала, что именно всех пугает – только удивлялась, что никто этого не осознает.
Любопытство пополам со страхом – вредная привычка. Хуже табака или мака, крепче пробирает, держит. Магда пряталась за изгородью и смотрела на таких странных людей. Они не умели жить в тишине, и любая работа, вызывающая у обычных деревенских только рутинную привычную скуку, у них справлялась шутками, звуками музыки и разговорами. Они рассказывали сказки, за которые жгут на костре: про древних духов, про их распри и игры, про тайны трав и ветров. Они не рассказывали сказок, они упоминали все эти страшно-чудные вещи как нечто постоянное, нужное, привычно-уютное. Но самыми завораживающими были их вечера.
Магда приходила домой и получала затрещину от тетки. Ее таскали за блекло-русые, невнятного оттенка волосы, побивали, костерили почем зря и кляли ведьминым отродьем – близкое к близкому, яблоко от яблони. Ее мать была слепой сумасбродкой, видевшей какие-то размытые блики будущего, которые, кроме всего прочего, с завидным постоянством сбывались. Разумеется, ее больше не было. Магда не унаследовала пророческого дара, но глаза у нее были, как у слепой провидицы, до краев полные миражами и туманами. Единственная завораживающая черта на ее некрасивом остром личике, и оттого еще более жутковатая. Неудивительно, что ее звали так: сложно относиться иначе к собеседнику, из глаз которого вот-вот начнет сочиться дым. Однако никакие побои и никакие слухи не могли вытравить из ее головы бой барабанов, шелест бубнов, струны, свирельные выдохи и глубокие, низкие, дрожащие звуки, от которых все пленки в теле начинали дрожать резонансом. Она завороженно наблюдала за танцами, когда дерганые пронзительные жесты перетекали один в другой вроде маятника, когда движения были под ритм воздушным токам и тону охотничьего рога. Когда странные существа в странной одежде взмывали и вскидывались в отблесках костров, и улыбка того, за кем они пришли, сверкала в этом свете, и он на лету перекидывал бубен кому-то иному, и на вдохе уже звучала у его губ тростниковая флейта. От этих зрелищ где-то глубоко внутри поднималась незнакомая ранее Магде сущность, может, часть ее, может, чуждая, но дикая, по-злому веселая, азартная, ехидная. Магда держалась до последнего и убегала. Убегала, потому что чувствовала, как опасно натягивается последняя нить, не дающая ей ворваться в круг ликующих.
Их терпели. Может, просто из страха – впущенное за ограду обратно не прогонишь, а кто впустил, сейчас уже и не вспомнить. Так никто и не знал, где они добывали дичь и хлеб, но оружия, кроме охотничьих ножей, у них не было. Однако деревенские парни боялись вступать с ними в рукопашный бой, особенно после того, как одному из них сломали несколько ребер. Они были приветливы и прекрасны, и каждая деревенская девица хотела стать одной из их женщин. Сильной, гибкой, храброй, а главное – женщиной такого же неправдоподобного человека. Женщин среди них было мало, и каждый деревенский мужик втайне желал обладать одной из них, и оттого отчаянно хотел отправить к праотцам всех их мужчин до единого.
Магде было девять лет, когда тот, кто привел их, с ней заговорил. Магда забылась и подошла к кострам слишком близко, и он засмеялся, протянув руку:
- Иди сюда, звереныш.
- Я человек, - прошипела девочка, судорожно отдернувшись – только чуть-чуть не дала погладить себя по голове.
- Больше на лесного котенка похожа, - все с той же улыбкой отвечал он, и кто-то из его людей окликнул его именем Бренвален, а Магда со всех сил рванулась к дому, потому что было слишком боязно и слишком заманчиво стать одной из них. Слишком похожа была на приглашение протянутая узкая ладонь. Магда только понять не могла, как остальные не видят, что тот, кто привел их, родом из вороньего племени.
Только раз Магда видела Бренвалена без приветливого выражения на лице. Это был страшный, некрасивый случай, и девочке долго было стыдно за трусость: не подошла, не прекратила, не успокоила. Не получилось бы, конечно, ну да какая разница? Стыд такими отговорками не успокоить. Тогда деревенским надоело то, что у местных девицах на губах только их да их имена, а на простых парней и смотреть уже никто не хочет.
- Что ж вы, песьи дети, наших баб-то отбиваете, а?
А Бревален все еще улыбается – пока что, отвечает, один, спиной к стене:
- Нам ваши женщины не нужны.
- Да их как не послушать – только о ваших смазливых рожах да говорят!
- Мы не смазливы, - говорил тот, кто привел в деревню нелюдей. – Мы живем иначе. У вас грязные патлы и гнилые зубы, а мы знаем реку рядом не только как место для рыбалки. Вы хмуры и грубы, а мы веселимся и говорим красивыми речами.
И даже все еще держал улыбку первые несколько ударов. Потом ему попали кулаком по губам, и улыбаться уже, наверное, не получалось. И он не отвечал – черт его знает, почему. А Магда потом окатила бессознательного Бренвалена водой из ведра, кинула к его плечу сверток с останавливающими кровь травами из теткиных запасов и снова сбежала.
Шли годы – три, четыре, семь. Не менялось ничего, ни костры, ни музыка, всегда новая, но всегда та же, ни их странная одежда. Магда слышала, что что-то похожее носят в городе, но в городе сама никогда не была, и потому штаны все еще казались слишком узкими, рубашки – ненастояще белыми и неправдоподобно черными, а длинные, до колен, куртки – такими же неудобными. Она все так же следила за пришедшими издалека, и все так же шарахалась от попыток с ней заговорить. И все так же не знала, что делать – они не были людьми, значит, должны были быть чуждыми, врагами, нехристями. Однако как можно звать мерзостью и ересью то, что отзывается в каждом дюйме кожи? А тетка говорила, что именно так дьявол искушает божий люд. И говорила, что против нечисти помогает святая вода и святые слова.
Тот, кто привел их в деревню, ошеломлен был внезапной атакой – Магда так и не придумала, как можно незаметно проверить его отношения со святой водой. Потряс головой, стряхивая со светлых прядей капли, увидел испуганную Магду, сжавшуюся, как лесная кошка, увидел у нее в руках флягу с крестом и расхохотался.
- И что это такое?
- Что ты такое? – прошипела ведьмина дочка, травя туманом из глаз, даже не осознавая, что впервые заговорила с ним. Выделенное голосом обращение прозвучало зло, кажется, даже неоправданно зло.
- А что со мной не так? – и снова улыбка, снова безмятежная чертова улыбка.
- Ты за семь лет не изменился. Даже волосы не отросли.
- И какие у тебя мысли на этот счет, страшный лесной зверь?
- Ты же птица, ворон, тебе до людей как неправде до завета, дикая сущность, лесная тварь…
У Бренвалена было странное лицо в ответ на такое заявление. Смесь ехидного «Да ну?», иронии, удивления и чего-то еще помягче, неопределяемого словами.
- Ворон, говоришь?
Улыбка перетекла в усмешку, с каким-то пугающим, слишком взрослым оттенком. Магда вдруг очень остро вспомнила, что ей шестнадцать. А ему, судя по всему, в пару десятков раз больше. И не смогла сделать ровным счетом ничего, когда чужак вороньего рода взял ее за плечи, приложил лопатками о стену и то ли клюнул, то ли впился в губы.
- А если и так?
Магда еле вспомнила, что надо влепить пощечину.

Шли годы и годы. Семь, семьдесят, больше.
Люди хорошо помнили, как они впервые появились в городе. Был ноябрь, промозглый, серый, противно-теплый, как подтаявшее промерзшее молоко. Дождя не было, только водяная взвесь в воздухе, липнущая к легким и застревающая в горле. Они были высокими, смелыми и веселыми, и с ними ворвались в хмурое месиво тусклых домов отзвуки колокольцев и свирелей. С их появлением ожил даже маленький парк за кинозалом, легкий клочок подражания лесу – и откуда-то взялись призраки лисьего визга, волчьего воя и клекота хищных птиц, и все в городе твердо знали, что в парке – нечистое место. Их считали бродягами, перекати-полем, людьми, не заслуживающими внимания. У них не было денег, не было автомобиль, квартир и драгоценностей – одни охотничьи ножи да немного одежды, и черт их знает, где они жили. А тот, кто их привел, был светловолос, синеглаз и улыбчив. И по правую руку его стояла серьезная женщина с блеклыми косами, и в глазах ее были болотные омуты и туманные топи.

@темы: люблю., Спасибо., литературно-влюбленное, Фейский витраж

---

В связи с ужесточающейся политикой дневников назрел вопрос:

А много меня читает людей младше 18? А то я что-то даже не представляю.

Потому что, если таких не объявится, я, скорее всего, его засуну под замок на "18+", от греха подальше. А то мало ли, рассмотрят какое-нибудь арт-ню как порнографию...

@темы: Спасибо.

---

My Hogwarts School of Exorcism

Еще околопреппи, осеннее, промозглое, промерзшее, немножко уютное вроде.
Photo: Emerald vk.com/emerald_photo
Model: Charlotte Thimus

между парами.

@темы: фото, Спасибо.

---

Кстати, у нас зачем-то ввели еще одну философию. И ладно бы было разграничение на Восточную и Западную, например. Или на разные периоды. Но нет, у нас есть предмет "История философии" и есть предмет "Философия". Как признался семинарист по просто-философии, преподаватели чувствуют себя идиотами.
Но речь, собственно, не об этом, а о самом семинаристе, благо личность формата "Я хочу быть вами".

Сюда я сейчас добавлю только роскошную фразу "растопыренное во все стороны Дао" и сценку из жизни группы на самой просто-философии, но, судя по всему, цитаты Мартынова грядут-грядут.

К.К.М.: - В общем, мы решили, что на предмете будем вас знакомить с основными современными проблемами западной философии... Для чего это нужно? А вот представьте, общаетесь вы с китайцем. Он весь такой с Дао, прокачанный конфуцианством,.. а вы что ему скажете?
Группа, хором: - Нихао*!

---
* "Привет" по-китайски.

@темы: Востокоедение, междометие

---

HAPPY HALLOWEEN!

Фотограф - Евгения Мейхер (=Beautiful Loser O.Brian)
Модель - ваша покорная слуга.
Чуть позже я даже созрею на отчет о субботней съемке и впечатлениях, а пока просто поздравляю.)

@темы: фото

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Невероятнейшая красота *О*

26.10.2012 в 10:31

Пишет  Diary best:

Пишет  Шер живущая в синей будке:

Храм Ват Ронг Кхун или Белый храм - это какая-то абсолютно сюрреалистическая космическая сказка. Многие называют Чалермчая Каситпипата, архитектора, задумавшего этот грандиозный проект, современным Иеронимом Босхом. Сам же он сравнивает себя со знаменитым архитектором Антонио Гауди, посвятившим всю свою жизнь строительству собора Саграда Фамилия.

Белый храм - олицетворение чистоты Будды и нирваны. Строительство храма было задумано в 1998 году. Планируется возвести 9 сооружений. Строительство продолжается уже много лет, а сам архитектор говорит, что на завершение проекта уйдёт около 90 лет. После его смерти все планы продолжит воплощать в жизнь целая армия молодых архитекторов, которых он обучает.

Что примечательно, архитектор и художник Чалермчай отказался от спонсирования строительства, чтобы никто не смог ограничивать его фантазию и планы - все деньги идут от продажи работ художника и пожертвований. Храм расположен в провинции Чианг Рай в 15-ти километрах на юг от города по шоссе №1.

Белый Храм отличается от любого другого храма Таиланда. Его пхра убосот - самая святая часть храма, спроектирован в белом цвете с белым стеклом. Белый цвет олицетворяет чистоту Будды, а белое стекло говорит о том, что мудрость Будды ярко сияет на земле и во всей Вселенной.

Мост, ведущий к убосоту, означает переход от бесконечного цикла перерождений к Обители Будды. Небольшой полукруг перед мостом показывает земной мир. Большой круг с клыками - это пасть демона Раху, олицетворяющая несовершенство человеческого ума и грешников, страдающих в аду.

Все картины в убосоте написаны в золотых тонах. Четыре стены, потолок и пол заполнены картинами, рисующими попытки избежать искушений и достичь нирваны.




Четыре вида животных на крыше олицетворяют землю, воду, огонь и воздух. Слон стоит за землю, нага - за воду, крылья лебедя - за воздух, а грива льва - за огонь.

9 зданий, строительство которых продолжается, будут состоять из убосота, залы с реликвиями Будды, залы с изображениями Будды, залы молитв, залы созерцания, дома монахов, дверного фасада Буддавасы (перечисления 24 предыдущих Будд), галереи искусства и туалетов.

Храм хорош и на фоне рассвета, чистого голубого неба и хмурого облачного, заката, или освящённый луной...

Ссыль.

Не свое | Не Бест? Пришли лучше!