Новое с трэш-сказок. Кстати, думается мне отснять этот образ отдельно... :3 Надо найти фотографа.

@темы: лолита-стиль

---

Планы на август

Желающие меня видеть тоже вполне могут тут где-нибудь появляться и намекать, что они собственно желают меня видеть. Никакой учебы у меня сейчас нет вовсе, поэтому я с удовольствием появлюсь где-нибудь в парке/кафе/да где угодно, строго говоря.

Занятость

29 - пленер
1 - Юки
2 - Тая
6 - Мелисса
7 - Дэлли, книжки
8 - Холли
9 - Андреас
11 - большой пикник
13 - Мо, съемка
14 - Аня, съемка
16 - Женя, съемка/Лазурит съемка
17 - Лазурит, Циферблат :3
20 - Мари, съемка
21 - Лазурит, Китай-город
22 - Дэл, съемка
25 - Рококо-мит
28 - Лазурит, зоопарк?
Где-то на неделе - Ирина, съемка
1 - Юки на погулять :3

запись создана: 27.07.2012 в 14:28

@темы: Приятно познакомиться!, лолита-стиль

---

А завтра я вот тут.
Кого еще можно будет там увидеть?)

10, 11, 12 августа в трех московских парках состоится первый фестиваль уличного театра и карнавальной культуры «Однажды в парке». В течение трех дней на фоне естественных природных декораций будут разыграны целые спектакли лучших российских и зарубежных артистов, работающих на открытом воздухе. Каждый фестивальный день будет не похож на предыдущий. "Однажды в парке" - это не просто театральный фестиваль. Это три дня в необыкновенных парках! Это время, в которое взрослые и дети могут дурачиться и радоваться жизни, и места, где возможны любые встречи!

Источник и чуть больше информации:
anothercity.ru/news/73-news/1432-odnazhdy-v-par...

---

Внезапный вопрос.

А не податься ли мне на дефиле на ГЛФ?

Вопрос: ~?

1. А податься.		31	(88.57%)
2. А не податься.		4	(11.43%)
Всего:		35

@темы: лолита-стиль

---

Болезнь

Двенадцатое стеклышко.
Будь как Чарли, пиши недоужастики про фей.

Болезнь
Мой муж был гением. Он был волшебником слова, сказочником, он был демиургом тысяч отпечатанных и укрытых в плотную глянцевую обложку миров. Поэтому сначала произошедшее казалось мне средоточием несправедливости мира. Потом, когда я действительно поняла, что собственно произошло, я смогла понять своеобразную иронию ситуации. Нечеловеческую, если быть откровенным, иронию; иронию, которая скорее могла бы быть к лицу античным божествам.
Он, сколько я его помню, никогда не отличался красотой. В нем не чувствовалось того мужского магнетизма, который присущ умеющим себя подать мужчинам, он не блистал знаниями в университете. Девушки не вились стаями, мечтая о его носе картошкой и блеклых ресницах. Он шутил не вовремя, говорил невпопад, был как-то ни к чему и не за чем – а потому его на курсе не то чтобы не любили – скорее, старались вежливо избегать.
Честно говоря, я была того же сорта. Я была тихой зашуганной девочкой, боялась привлечь слишком много внимания. В школе я такой не была – в школе я была впереди планеты всей, и оттого мне так там доставалось. В университете я решила, что с этим надо что-то делать. И в итоге мы – я и тогда еще не мой муж – остались за бортом общей шумной, изобретательной на досуг студенческой компании. А раз так – никто не удивился, когда в конце четвертого курса мы поженились.
Тогда он еще не писал. Он начал творить позже, когда я забеременела и родила мертвого. К тому моменту мы были уже умопомрачительно влюблены друг в друга, и смерть так и не появившегося на свет третьего компонента счастливой семьи больно ударила как по мне, так и по нему. Мы даже не заговаривали больше о беременности, было слишком страшно – а вдруг снова так же?
И вот тогда у нас появилась маленькая семейная игра. Мы сидели вечерами на нашей маленькой, уже обтрепанной после ремонта кухне, и он рассказывал нам сказки – мне и нашему сыну. И мы оба внимательно слушали.
Но тогда он еще не писал. Он начал писать позже, когда наш сын подрос, и мой муж заявил, что не может дать ему читать то, что видит в книжных магазинах. Ну, кроме ряда исключений, но все равно – надо больше. И тогда он начал издаваться.
Мой муж за свою жизнь написал восемнадцать изданных книг и рассказал бесконечность сказок. Боль от потери сына улеглась через годы, хотя детей мы так и не завели больше, но призрак нашего сына был с нами всегда, неотступно, взрослея с книгами своего отца. Призрака уже больше не было в разговорах, мы не вспоминали о нем – и все же часть его растворилась в словах.
Наверное, именно поэтому, из-за той давней травмы я позволила себе в какой-то момент подумать, что он сошел с ума.

Все началось обыденно-неприятно: он заболел. Он много кашлял, мы думали, что простыл – и решали вместе, что из лекарств купить, чем полоскать. Потом он начал кашлять болезненно. А после – кашлять кровью.
В ответ на мои обеспокоенные реплики он смеялся и говорил, что у него полные легкие фей. Пару раз я смолчала, приняв его отговорку, позже обеспокоенно переспрашивала – он молчал и как-то жалко, бессильно улыбался, а после начала сердиться. Я видела в этом всего лишь попытку остроумно избежать забот, связанных с лечением. Я забеспокоилась о его психическом здоровье, когда он в какой-то момент показал мне в выкашлянной крови пластинки летучих семян, доказывая, что это – обломки фейских крыльев. Я смотрела на него, бессознательно прижав руки к груди вместе с полотенцем, которым до этого вытирала чашки. И, ошарашенная страшной догадкой, медленно кивнула. Он снова жалко улыбнулся, понял, что я не поверила – но сделать ничего не мог.
Тем временем кашель беспокоил меня все больше и больше. Зарекшись ходить к тому шарлатану, который заявил, что все наши беды – от неверия, и прописал какой-то бесполезный сироп. На этом целительные возможности больницы по месту жительства были исчерпаны.
Муж несколько раз еще показывал мне кленовые семена в крови, всегда – не сухие, какими их привыкли видеть дети, а сырые, бледно-зеленые, почти прозрачные. Я не могла понять, что с ним происходит – ест он их, что ли?! Вряд ли. Подбрасывает в кровь, прежде чем показать мне… зачем?
Врачи платной клиники разводили руками и кричали на нас, идиотов, за то, что мы пришли так поздно. Мое робкое «Мы думали, что все обойдется» было встречено почти с ненавистью. В чем-то я понимаю такую реакцию, но так уж вышло, что я, что он – оба ненавидели больницы с каким-то суеверным страхом. Тогда я думала, что дело в умершей в положенное ей время в больнице маме, сейчас склоняюсь к тому, что виной этому сковывающему ужасу была смерть моего сына и сопряженные с ней переживания: все в стерильных стенах, стерильных халатах, и можно плакать, потому что косметики на лице все равно нет, да и кому какое дело.
Так или иначе, но в тот момент, когда я, напуганная негодованием медиков, разрыдалась потом, едва сев в машину, мой муж решительно сказал, что больше я с ним никуда не пойду. Что хватит с меня этого, что хватит с меня воспоминаний, что я у него одна и не железная, что мне вообще беречь себя надо – он рассчитывает встретить со мной старость, и так далее. В общем, такое, от чего ни одна женщина устоять не сможет, если услышит от любимого человека, конечно. Конечно, я спорила. Я спорила много, яростно, но была вынуждена сдаться. И тогда он улыбнулся, поцеловал меня в щеку и сказал, что обязательно сообщит, когда его вылечат.
А потом он умер, весной, в марте, оставив после себя восемнадцать книг. Все восемнадцать – разные, с разными мирами, с разными героями, с отпечатком своего демиурга в каждом прилагательном. Я выставила их на полку в гостиной, пригласила на самое почетное место, как самых близких гостей.
Я не переживала, честное слово. Я не плакала, и на похоронах только стояла чуть бледная. Кто-то говорил, что я держусь умницей, кто-то говорил, что я бездушная дрянь, кто-то говорил «какая жалость», кто-то говорил, что он был гением.
Я не понимала, что он умер. Я не поняла этого и сейчас. Я не верю в то, что завтра я встану, а его не будет на кухне за чашкой чая и с томиком Конан Дойла в руках. Но, кроме того, я не верю, что завтра я встану.
Потому что я тоже начала кашлять. Сначала даже не заметила, потом думала, что уж я-то точно только простудилась; чуть позже заметила две капли крови в раковине. В груди метался стальной колючий шар.
И, конечно же, я тут же бросилась к документам, хранившимся в верхнем ящике стола. С самой смерти моего мужа я так и не просмотрела заключение лечащего врача, снимки – все, что угодно. Если совсем откровенно – я, наверное, боялась осознать, что его больше нет. Он был первым и единственным, не лучшим, что могло бы быть, но первым и единственным, кто мог бы быть в моей жизни.
Первая папка была посвящена туберкулезу. Я и сама думала, что именно туберкулез стал нашим проклятием, однако врачи отрицали наличие возбудителя. Я просмотрела ее быстро, с легкой иронией в звонком сознании отмечая расплывчатые словесные обороты, пытающиеся скрыть банальное недоумение.
Вторая папка оказалась подборкой аргументов в пользу рака легких. Тут мои ладони замедлили движение сами собой; об этом предположении я не знала, и оно пугало меня даже сейчас.
В какой-то момент я сориентировалась в обеих папках, собрав из справок, результатов анализов и постановлений целую переписку специалистов. Сходились на одном: больной болен. Судя по всему, неизлечимо. Судя по больному, смертельно.
О, и тогда я еще не понимала, что произошло. Странно думать, что я так долго была слепой. Я не понимала, что случилось с моим сказочником, до тех самых пор, пока из одного файла не вылетел рентгеновский снимок. Размашистая подпись не оставляло сомнений в и без того очевидной принадлежности моему мужу. На момент снимка поражена была уже значительная часть легкого, и мне страшно было смотреть, представляя, какую боль он при этом испытывал…
Однако этот страх, более фантомный, нежели реальный, сменился чем-то куда более весомым, когда я всмотрелась в снимок.
В белых пятнах, очерчивающих мертвые ткани, ясно угадывались миниатюрные силуэты – тонкие, но без сомнения человекоподобные. У некоторых, чуть более четких, чем остальные, за спиной было размытое сияние – донельзя похожее формой на кленовые семена.
Я выронила снимок, закашлялась, да так и замерла, поднеся одну ладонь ко рту, а вторую – к ребрам. Туда, где легкие, полные фей.

@темы: мысли вслух, литературно-влюбленное, Фейский витраж

---

Пока в сомнениях, идти ли на большой пикник.=________=

@темы: лолита-стиль

---

... А вот так Чарли пишет про фей.

@темы: мысли вслух, что это было?!ОО, литературно-влюбленное

---

Мелисса (vk.com/id22836398) продолжает радовать замечательными снимками! Давно не работали так плодотворно.)
Фотограф - Melissa Salvatore
Модель - Charlotte Thimus
Рожки - работа Джи.

@темы: фото, Спасибо., лолита-стиль

---

Незнакомство.

Одиннадцатая стекляшка.
В голове появляется идея заменить англоязычное "Tale for the Knight" русскоязычным "Фейский витраж", интересует ваше мнение на тему.)

Незнакомство.

По асфальту мело снежной крошкой, колючей, мелкой, больше похожей на крупу, нежели на снег. Лера устаканила чемодан в более или менее устойчивое положение, присела сверху, поправила выбившуюся из-под шапки и уже оледеневшую прядь волос. Наконец-то выдохнула теплое облако на пальцы: руки к тому моменту, хоть и прикрытые наполовину длинными рукавами свитера, окоченели окончательно. Бывает такое противное замерзание – когда каждое лишнее движение, каждая сорвавшаяся попытка расстегнуть или застегнуть молнию отзывается в беспомощных конечностях пронзительной болью.
Лерка не любила такую зиму. Лерка вообще зиму не любила, но такую – особо: бесснежную, серую, сухую, и притом холодную до болезненности. Лерка, признаться, и зимние каникулы тоже не любила. Летом – озеро, летом поздние рыжие закаты, музыка в открытое окно, ночные парки. А зимой… так, издевательство одно.
Домой не хотелось. И дело не в страстной любви к университету, хотя Лерку и можно было бы назвать фанатом своего дела, просто не хотелось из знакомого – в знакомое. Как по конвейеру, туда и обратно. А потому в этот год Лерка позвонила маме («Просто тут… Ну, у Тани Коленцовой день рождения, и вообще… ничего? Я потом, весной приеду, честно-честно!») и через полчаса попрощалась с однокурсниками. А билет взяла на вокзале, доживающем последние годы. Неперспективное направление, мелкие города, две кассы, две пустых платформы, пара выключенных фонарей и поземка на асфальте с разметкой. Через десять минут посадка на поезд в город, о котором не знала ничего, кроме названия да, пожалуй, того, что там на гербе вроде бы медведь. Мало ли их, с медведями… Багаж все равно вышел солидным, с книгами и запасной обувью. Лерка все ногти обломала, пока возилась с ним на злостных ступеньках – у выхода из общежития, потом в метро и еще на вокзале. Желающих помогать не нашлось, да не очень-то и ожидалось, а потом все сама и сама.

На платформе было почти безлюдно: сама Лерка, присевшая на покачивающийся чемодан, где-то с краю две смутные фигуры, искаженные плотной зимней одеждой, молчаливая бабка с клетчатой сумкой на колесах и лохматым пуховым платком непотребного цвета, да мужчина, выступивший откуда-то сзади. Он торопливо шарил по карманам, а скучающая Лерка пыталась придумать, куда на этом направлении мог бы ехать такой человек. Человек с лицом слегка безумного художника явно не мог собираться в деревню доить коров. Разве что родственники у него в том же городишке, куда собралась Лерка… Про родственников она решила не думать. Слегка безумным художникам в ее системе мироздания не полагалось ездить на каникулы к бабушке.
А совсем если откровенно – у него не только лицо было такое. Он весь был слегка расхристанный, как человек, которому некогда думать о внешнем виде, и который выглядит только… гмм, порывистей от такого. У него на щеках была легкая щетина – если бы не темная масть, не заметить и вовсе. У него волосы были обросшие и встрепанные, ветер ладонью прошелся, запорошенные сухим снегом. Шарф почти не закрывает шеи с хрупким кадыком, и на шее чуть-чуть видна иногда серебряная цепочка. Лерка сразу как-то решила, что это не от крестика. Не положено таким людям носить крестик.
- Ты куришь?
Она вздрогнула от неожиданного обращения.
- Простите?
- Зажигалки не найдется?
- А, да, конечно…
Лерка суетливо обломала ноготь о замочек молнии, докопалась до зажигалки и передала.
- Значит, куришь все-таки… зря. Тебе не идет.
- Да нет, что вы, это так, для благовоний, я палочки жгу, что вы…
Он прикурил и глубоко затянулся прогорклым дымом. Запах, надо думать, стоял бы омерзительный – однако и у холода есть свои плюсы, и все возможные запахи напрочь отбиты были солоноватым водянистым запахом зимы. А когда человек с лицом слегка безумного художника возвращал ей зажигалку, Лерка столкнулась с ним взглядом, как-то примерно так, как на велосипедах сталкиваются, с недоумением и вжатой в плечи головой.
- А, ты про глаза? Это не болезнь, нормально все, - он опять затянулся, прищурился куда-то вверх, и Лерка вдруг поверила, что серо-зеленые, почти однотонные глаза безо всяких лишних вкраплений вроде зрачков – это и вправду не болезнь и все нормально. – Ты к родителям, что ли?
Она помотала головой.
- К парню?
- Да нет у меня парня…
- А у меня была. Девушка, то есть, - внезапно и как-то совсем неуместно сказал он. Лерка ответила со скучающей вежливостью, стирая носок сапога о платформу, хотя и была откровенно заинтересована:
- Бросила, что ли?
- Практически. Я, видишь ли, ей мог луну с неба достать. И еще лунный луч в заколку свернуть. Я вообще много чего могу. Ну чего ты хохочешь? Я же серьезно, правда…
- А еще что можете?
- Могу бабочек связать в бант, очень здорово на закате смотрится, кстати… там один силуэт, если всматриваться – бабочки, а общим взглядом – лента в узле. Могу заставить колокольчики в лесу светиться. А зимой светлячков могу выманить.
- Что ж она вас тогда бросила, раз вы такой с лучом и луной?
- Да не нужно ей все это оказалось. Застал, представляешь, в постели с каким-то вообще незнакомым подонком, хоть бы совесть поимела… А так – «Милый, ты знаешь, я пришла к выводу, что мы слишком разные, чтобы быть вместе, а потому нам стоит расстаться, чтобы не тащить на себе груз бесперспективных отношений», до сих пор как вспомню, гадливо становится.
Лерка захихикала в рукава – передразнил незнакомец так, что пассия его показалась как минимум круглой дурой, но очень убедительно.
- И что вы, бросили ее? Теперь уезжаете?
- Убил я ее, ее и ее выхухоля, - беспечно отозвался незнакомец, с сожалением глядя на догорающую сигарету. – И теперь уезжаю.
Привокзальные деревца обступили на минуту платформу темным лесом со снежной проседью, обступили – и отступили, с оттягом, со шлейфом, с призраком чащи в глазах. Странный человек-нечеловек стоял, раздумывая, попросить снова зажигалку или не стоит. На ресницах, над серо-зелеными омутами, осел нетающий колючий снег, и Лерка подумала, что все-таки в эту зиму его делали из муки. Спросила так же беспечно:
- А как убили?
- Как-как… бабочками. Лентой. Вокруг горла раз – и все… - засмеялся, увидев недоверчивое лицо. – Да шучу я, какие бабочки. Я как услышал это ее заявление, и мужик ее рядом стоит в одной простыне, хоть бы оделся, так у меня аж красные пятна в глазах пошли. Я даже о том не подумал, что руками бы надо или острым чем, сердце остановил и все, что ей, что ему.
- А уезжать-то зачем?
- Не знаю. Мне теперь здесь гноем воздух отдает, вот, думаю, может, хоть проветрюсь немного.
Деревца все еще стояли под призраком чащи, нерешительно, подтаивая, но будто бы задумываясь - правда исчезать? Лера ковыряла асфальт исцарапанным сапогом, рассматривала обломанные ногти – когда учеба, о таком не вспоминаешь. Потихоньку подходил поезд, вызывающе обычный, вызывающе шумный.
- А меня тоже убьете?
- Тебя-то зачем? Ты же меня не предавала.
- Ну, мало ли, расскажу кому-нибудь.
- Если расскажешь - убью, конечно, что поделать.
- А когда убивать будете, придете?
Он с удивлением покосился на Лерку, сунул наконец затушенный окурок в карман и усмехнулся:
- Не приду. А вот если не расскажешь – может, приду еще когда… Ну, бывай, студентка!
Лерка кивнула на прощание, завозилась с грузным чемоданом. А когда затащила его на ступеньки вагона, человека с лицом слегка безумного художника на платформе уже не было. И Лерка почему-то вовсе этому не была удивлена.

@темы: мысли вслух, литературно-влюбленное, Фейский витраж

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Завела девиант^^~

charliethimus.deviantart.com/

Буду рада видеть знакомые лица!

@темы: Приятно познакомиться!

---

Тая

Довелось недавно поснимать красивую  <lluvia>.)
Фотографирую я как вы все помните что, но Тая все-таки красивая.)

@темы: фото, Спасибо.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

В растерянности.
Помимо слегка панковато-кэжуального сейлора и многострадального образа ци-лоли, есть еще идея пойти в виде оленелолитки. Идею идти в классик-классик я, пожалуй, отвергаю, зная то, насколько неровно в негативном значении этого выражения дышат к репликам многие лолиты. Более того, в голову закралась крамольная мысль пойти в мужской аристократии, благо образ набирается из шкафа на раз-два, а время, которое нужно будет находиться в маске "ведущего в вальсе", достаточно коротко, чтобы не начать себя чувствовать неуютно. Может, мне кто-нибудь поможет с выбором? %)

@темы: мысли вслух, Чарли тоже, увы, человек, лолита-стиль, шмоткопост

---

К горизонту

Десятое.
Новая стекляшка в мозаику. Длинно в этот раз вышло, но - подхватило.)

К горизонту

Если считать опытного моряка за морского волка, то в то время я был где-то на уровне креветки. А Генри, Слепой Капитан, имел право зваться морским дьяволом, хотя и был, думаю, года на два старше меня.
Точнее, я так думал – что он года на два старше меня.
А теперь я вот уже несколько десятков лет не знаю, что и думать.
Это было году в тысяча семьсот тридцатом или около того – никогда не силен был в датах. Тридцать четвертый, кажется, да, верно, в том году еще сестра моя двойней разродилась. Ртов в семье было не перечесть, а есть что-то тоже хотелось. На муку тогда цены еще здорово подскочили после войны, и нужно было куда-то деваться, как-то выкарабкиваться. Я понимал, что прибрежными торговыми туда-обратно особенно не заработаешь, и начинал уже смутно подумывать о том, что контрабандистов, если прикинуть, не так уж часто и ловят…
Генри Безглазый, Генри Слепой, Генри-Страшилище объявил, что собирается плыть к горизонту. На самом деле он много там чего говорил про то, что это нужно для развития государства, для развития науки, ремесел, что нельзя жить на своем клочке суши, как в раковине, что там могут быть несметные богатства и удивительные чудеса. Стоит ли упоминать, что и я, и тысячи таких же, как я, слышали только размер гонорара, а главное – то, что поверенный капитана Генри обязуется выплачивать определенную сумму родственникам погибших по воле случае, буде таковые случатся?
Маменька, разумеется, отпускать меня не хотела. Старшая сестра поломалась: «Не едь, не едь, ну что ты…» - но мы оба понимали, что для виду, я ей нужен был примерно как киту курительная трубка. Отец открестился от всевозможных решений, заявив, что я уже взрослый и должен сам за себя все решать. Прочие мелкие еще были, чтобы высказывать свое мнение. В споре с маменькой главным аргументом была как раз отцовская удачная формулировка. Провожала меня маменька, как покойника, думая, что я еще передумаю ехать, но рев и причитания в восемнадцать лет… ну, понятно, как. Как киту курительная трубка, ни горячо, ни холодно.
Конечно, в восемнадцать лет ни о каких премудростях семейного быта я не задумывался. Это сейчас, потрепанный годами и вбивший-таки в свою бестолковую башку немного ума, я понимаю, что та авантюра спасла что меня, что мое семейство от голода и разорения. А тогда… меня не богатства и приключения даже прельщали, если честно. Просто капитан Генри – это капитан Генри. Я не знал тогда ни одного мальчонки начиная от семи и заканчивая двадцатью, кто не сложил бы за него охотно голову и не обнажил бы меч (кто попроще, не голубых кровей – тот как я, с палкой-тростью, обычно).

На самом деле Генри-Страшилище уродливым не был. О, он настолько не был уродливым, что под него стелились и трактирные девицы, и благородные барышни, томно постреливая глазками и слегка, уместно, краснея щечками (у кого потолще, у кого поизящнее). Капитан Генри обладал лицом принца, с точеными такими скулами и выразительным подбородком, шевелюрой гербового льва, смолянисто-черной, аж иссиня, руками музыканта (и все охали, когда вот этими самыми руками он перекручивал канаты или помогал тягать якоря). Страшилищем его прозвали потому же, почему и Слепым, а Слепым – понятно, почему. Оба его глаза были закрыты жемчужно-белыми бельмами. Даже красивое в чем-то зрелище, но все равно жуткое настолько, что маленькие дети пугались. Насколько мне было известно, он правда ничего не видел, хотя порой казалось, что он попросту забывает о своей слепоте. Его руки всегда двигались впереди него, но это были такие неуловимые скользящие движения, что, закрой он глаза вовсе, его сложно было бы принять за незрячего. Капитан Генри был честолюбив, как сам смертный грех Гордыни. Он настолько многое делал без толку, для красоты, на публику, что, не будь он собой – был бы посмешищем для каждого юнги. Но Генри Безглазый был Генри Безглазым, и том, что постоянно казался бездельничающим, искупалось тем, что у него всегда и все было сделано – и притом идеально. Он безукоризненно читал карты, притом пользуясь лишь пальцами, ощупывая вдавленные пером контуры, и безошибочно по ним ориентировался. Он вязал узлы, не глядя и не думая о них, одновременно с тем раздавая на все стороны приказы. Он не гнушался самой, казалось бы, черной работы, умудряясь красоваться во время гребли. Он замирал где-то у середины мачты, опираясь ногой о канат да перехватил саму мачту ладонью, подставлял профиль предзакатному солнцу, позволял ветру хлопать своей белоснежной рубашкой в воланах, откидывал небрежным жестом волосы с лица. И в то время, как юнцы ловили жадным взглядом явление легенды, а старые моряки усмехались в усы – молодой еще, кровь горячая, перерастет, - он спускался и невозмутимо сообщал, когда и как изменится ветер. В море нечего делать без чувства моря, это я вам сейчас уже говорю, а я проходил по морям да океанам… дай подумать…лет сорок без малого, впечатляет? То-то же… Так вот, в море делать без чувства моря нечего, а у капитана Генри оно было таким, что, как мне думается, он просто сам был в какой-то мере морем.
Он вел себя, как отпрыск графского семейства, пока находился на суше, он превращался становился совершенно своим среди моряков, с его двусмысленными залихватскими шутками и умением пить не пьянея, он блестяще танцевал менуэт и, вернувшись на палубу, отплясывал «Чайку» так, что – вот клянусь вам! – ноги сами пытались пуститься в пляс, и, клянусь, виной тому было не вино. Он равно мог петь в хоре и драл глотку, распевая рыбацкие песни, равно мог заковыристо отправить ко всем возможным дьяволам и сделать изящнейший комплимент, так что нашего рода ребята понять-то не могли, о чем там речь, да…

Стоит ли говорить, что желающих плыть к горизонту было несметное количество?
Поначалу предполагалось, что корабль будет один, для этого выбрали отличную посудину: фрегат «Эльвира», видели бы вы, какая красавица! Но, разумеется, стоило только прикинуть количество желающих на борт и количество желаемых на борту, как Генри Безглазый схватился за голову и унесся уточнять новый план экспедиции, выбивать на нее деньги и все тому подобное. Мне повезло попасть в самые первые ряды желающих и проходящих, мальчиком я был талантливым, да еще к тому же водил близкую дружбу с мальчиком-прислугой, работавшим у Генри Слепого в доме.
Не знаю, стоит ли мне благодарить провидение за пережитое мной. Вернувшись из того плавания, я никогда больше не уходил дальше изведанных земель – благо, и того потом хватало на жизнь, а заработанное на «Эльвире» позволило даже отложить кое-какие деньги. Однако щенячий восторг и священное преклонение, которое я испытывал к Генри, далеко не в одиночку, надо сказать, испытывал, сменились совсем другими чувствами.
Случилось так, что в ту ночь, когда мы прибыли, было именно мое дежурство. Я коротал время за фантазиями да попытками вспомнить знакомые звезды, и – то ли поздно, то ли, вернее сказать, рано на палубу вышел капитан. Он как-то слишком уверенно прошел ко мне, окинул меня насмешливым взглядом.
- Стоишь?
- Стою.
Он даже не поправил меня, хотя я и забылся, пропустив уставное обращение. Облокотился о резной борт, обернулся назад, на идущие позади птичьей стаей корабли, прищурился вперед – туда, где занималась зарница. Меня удивляла такая перемена его поведения, и я с тайным жутковатым холодком в животе смотрел на того, кто не должен был бы видеть, а вел себя, как зрячий.
- Утром скажешь, что можно разворачивать, - неожиданно сказал Генри-Страшилище, и я не сразу понял, что обращаются ко мне. Повернуться-то капитан не повернулся, а имя мое он вообще вряд ли в голове держал, ни к чему ему оно…
- Разворачивать?.. Но почему, припасов еще много, команда не вымоталась, потерь нет…
- Так приплыли же.
- Приплыли?!
Вместо ответа Генри Безглазый кивнул за борт. Я нерешительно пододвинулся и осторожно глянул вперед. И клянусь чем угодно, за всю свою буйную жизнь я не видел такого, чтобы вода в каком-то месте стояла, как в стеклянной бадье, а стекла и не было вовсе. Уровень воды различался, и на месте перепада волны разбивались о невидимую преграду. Вода по ту сторону темно мерцала, плескала и вела себя, если так подумать, как обычная вода, да только что там такое могло быть – и думать не хочу.
- Смотри, смотри, завтра не увидишь уже такого.
- Но капитан, вы…
Он отмахнулся, как от назойливой мухи.
- Да зрячий я, зрячий, балда.
- Но зрачки…
Он наконец обернулся и широко ухмыльнулся.
- А мне… - говорит. – А мне и не положено.
Что дальше случилось, вы мне и вовсе не поверите. А только кого угодно спросите, пьяным я чепуху городить не начинаю, и миражей тоже не ловлю.
А только капитан Генри Слепой, оказавшийся никаким вовсе и не слепым, разбился о надраенные доски палубы. Разбился, как бьется уроненная стеклянная безделушка, рассыпался и, подхваченные ветром, собрался уже по ту сторону борта. Я смотрел ошалевшими глазами на иссиня-черного исполинского коня, обросшего местами чешуей да плавниками, и на мягких лошадиных губах мне почудилась знакомая азартная ухмылка, в самый последний момент перед тем, как он исчез за горизонтом.

Наутро капитана, конечно же, в его каюте не нашли. С водой ничего странного не происходило, все было, как положено, и свалили все на то, что капитан сам, головой помутившись, бросился в воду – тем более что сам оставил распоряжения на своем письменном столе. Мне, разумеется, никто не поверил.
Но с тех пор я так и решил для себя, что черти куда плавать – это не для меня.

@темы: люблю., литературно-влюбленное, Фейский витраж

---

А кто знает, где добыть фотошоп с минимальными затратами нервов? Что-то я пока все натыкаюсь то на версию битую, то на левый генератор ключей...

---

А найдется мне компания на завтра, на субботу, на погулять?)
Ужасно не хочу сидеть дома.
Есть желающие?) Королев и Москва.

Красивая картинка на привлечь внимание.

@темы: фото, мысли вслух, Чарли тоже, увы, человек, лолита-стиль

---

Раджваат

Девятое.
С пылу с жару.) Новое из фейского цикла.

- Радж-ваат, Радж-ваат, Радж-ваат…
Кумкват так притомилась за долгую дорогую и двухдневные ночевки черти где в компании тараканов, что даже в стуке колес поезда слышала – с натяжкой, в дремоте, но слышала, - название конечной цели. Мама, конечно, город Раджваат конечной целью не считала, да и вообще согласилась туда ехать со скрипом. Главными аргументами Кумкват были лучшие оценки за год в школе да убедительное «Мам, ну все-таки вместо подарка… день рождения же…».
Маму можно было понять – смотреть в городе Раджваате было почти нечего. Только Стеклянный город, а больше – ни соборов, ни музеев, ни пейзажей, ни даже моря. Горы Раджваат, чье название только помечалось буквенной пометкой, в отличие от города, были сутулы, приземисты и скучны – как для скалолазов, так и для туристов. Договориться заехать в Раджваат было бы просто, находись он по дороге – но Кумкват, на пару с раздраженной уставшей родительницей, пришлось проделать большой крюк до мелкого городишки.
Кумкват усилием воли сбросила наваждение, шепчущее колесами заветное название, ткнулась лбом в дрожащее оконное стекло. Жест был красивый, киношный такой жест, однако в жизни стекло тряслось и сбрасывало, отталкивало лоб, и можно было только было прижиматься сильнее и ударяться, набивая шишки. Девочка крепче сжала в кулаке кусок стекла, переливающийся оттенками от пурпура до коралла. То, что этот амулет – кусок Стеклянного города, ей говорила еще бабушка. От которой, собственно, он ей и достался. Бабушка вообще, если честно, много ей всего говорила. Так много, что мама и папа начинали сердиться – «Ну что ты забиваешь ребенку голову сказками, ей учиться надо…».
Как и в любом городе с единственной-одинокой достопримечательностью, Раджваат весь насквозь пропитался Стеклянным городом. Листовки, приглашения на экскурсии – и каждая обещала незабываемые впечатления. Мелкая суета мелкого города, с торговками горячей кукурузой (запах обещал гораздо больше, чем могли дать вываренные размякшие початки), с прилавками с цветными пластмассками, ничего общего со Стеклянным городом, конечно же, не имеющими, но зато и доступными простым туристам. Чуть более приличные поделки предлагали в дорого оформленных салонах, но и там наживались на способности заменять реальное желаемым: любому, кто удосужился бы хоть немного поинтересоваться, становилось известно, что Стеклянный город неприкосновенен. Разумеется, власти города понимали, что только дай волю – и местную золотую жилу растащат на сувениры и подарки. Растащат Сикстинскую капеллу на картинки в рамочке, поставить на рабочий стол…
Раджваат, как с омерзением поняла Кумкват, был насквозь меркантильным городом. При всей магнетичности звучания, при всем том чуде, которое можно было бы лицезреть ежедневно, все это было только эффективной, да еще и не слишком крупной машиной по выкачиванию средств из путешественников и зевак. Впрочем – Кумкват откинулась на спинку сиденья – где бы и что бы они видели, отличающееся в сути своей от вот такой продажности…
Кумкват не принадлежала к той касте детей, кому нужны фотографии на фоне чего-либо, чтобы сказать сверстникам – «А вот это мы с мамой отдыхали там-то». Кумкват, если честно, вообще не любила путешествовать. Она хотела посмотреть на то, что было целым от того куска, который она держала в ладонях, который иногда – от нервов и пота – грозил выскользнуть, и тогда она падала и ссаживала колени, лишь бы только поймать заветное.
Уговорить маму поехать смотреть Стеклянный город немедленно не получилось.

- … действительное происхождение же остается неизвестным. Существуют, однако, разные гипотезы; согласно одной из них, Стеклянный город является храмовым комплексом, высеченным в природных залежах монахами в районе десятого века. Ее косвенным подтверждением является характерная форма так называемых «башен». Обратите внимание, что они довольно ясно напоминают собой очертания готических соборов…
- …десятого века, - ехидно закончила Кумкват.
- Простите?
- Готический стиль в архитектуре развивался с XII века, а сказанное вами – лапша на уши для простофиль. Чем вызвано суждение о возрасте комплекса?
- Был определен возраст деталей внутреннего убранства комплекса, вмонтированных в стены и потолки. Как вы понимаете, появиться внутри до того, как появились залы, невозможно…
- Однако вам не кажется, что это не дает оснований рассуждать о возрасте внешней формы? А скорее даже о ее рукотворности?
Кумкват пыталась говорить складно, хотя, конечно, подобным официозным стилем она владела не очень. Впрочем, гиду-экскурсоводу хватало.
- Разумеется. Будь это причудой природы, естественной формой залежей стекла, они давно приняли бы гораздо более мягкие очертания. Примерно по тому же принципу, что и горы – старые горы всегда более пологи, вам знакомо это правило? Древность же месторождения хрусталя не оставляет сомнений. Вопрос только в уникальности данного явления, поскольку хрусталь обычно является прозрачным и бесцветным минералом…
- Однако что насчет другой версии происхождения Стеклянного города? Насколько я знаю, согласно ей исчезает как упомянутый вопрос, так и вопрос необычной формы пиков, венчающих каждый зал.
Кумкват прикусила язык – фраза получилась крайне неуклюжей. Экскурсовод, немолодой, но всезнающий и всеопытный, сыплющий повторами, как профессиональный сеятель, на пару секунд замешался – заметил ее глаза, кажется, либо просто почуял неладное, – и прояснился лицом, когда понял, в какую сторону клонит въедливая школьница.
- А, наша юная гостья, судя по всему, намекает на другую популярную в народе версию происхождения данного уникального явления. Если вы присмотритесь внимательнее к форме залов и очертаниям всей галереи, то легко поймете, почему наши предки увидели в ней хвост дракона, погребенного под холмом. Впоследствии легенда развивалась, и теперь уже принято рассказывать, что дракон был усыплен феями, отобравшими обманом у него чешуйку, дарующую ему вечную жизнь… Не правда ли, красочная легенда, со своеобразным колоритом?.. Пройдемте же дальше, вот здесь поворот. При Констанце Втором комплекс неоднократно…
Кумкват вздохнула. Что и требовалось доказать, в общем-то… Девочка решила плюнуть на вежливость, подождала, пока мама немного отвлечется на любование картинами и канделябрами, и тихонько оторвалась от группы. Ей казалось странным, что люди приходят в такое место смотреть на произведения искусства.
Сюда, в стеклянный храм. В чертоги льда, который не обжигает холодом, в тончайших вуалях, которые невозможно разбить, в оттенках чистейшей акварели, в не знавших кисти красках, квинтэссенции самого цвета, идея цвета. Снаружи Стеклянный город казался застывшими потоками воды, фотографией водопада, может быть. Кумкват вздохнула. Как можно отрицать очевидное только потому, что «драконов не бывает»? Как можно поддаваться только потому, что так принято думать? Как можно не видеть гребень, обзывая его стилизацией под готические соборы? Как можно не видеть крутые бока, резной узор чешуи? Насколько нужно быть слепым?..
Кумкват протерла уставшие от линз глаза. Линзы мешались, однако смаргивать помеху пока еще было нельзя. Ей предстояла филигранная работа, и она пошла вдоль хребта, выискивая нужный оттенок. Сине-сизый, бирюза, чистый янтарь, нежно-мятный – все не то, и стоит больших усилий не поддаваться этому очарованию, не увлекаться рассматриванием, не падать в переплеты цветов. Нужный – смесь пурпура и коралла – промелькнул на краю осознанного зрения, и Кумкват даже не сразу поняла, что действительно узнала его. Участок, где красный переходил в фиолетовый, находился на повороте, и нужная Кумкват выбоинка - почти незаметная невнимательному глазу - находилась на две ладони правее витражного окна (которое, к слову, здесь смотрелось глупо, дешево и пошло). Кумкват зарылась обеими руками в сумочку, в сторону полетели тетради, ручки, ни разу не пользованная помада, подаренная мамой. Тканевый мешочек нашелся не сразу, но – нашелся, не потерялся, как не потерялся до того в веках и десятках веков. Кумкват достала чешуйку трясущимися руками, огляделась – никто не видит, приладила торопливо ее на место, прихлопнула кулаком, ссадив кожу.
Чешуйка вросла немедленно. Она скорее даже втекла в общий узор, будто налившийся особым мерцанием, будто ожививший все свои богатые оттенки. Хрустальные стены задрожали, и в зарождающемся грохоте Кумкват ясно расслышала глухой утробный рев, пока что совсем тихий. С холма посыпались камни, начали оползать пласты, испуганные люди с дикими криками высыпали из Стеклянного города, местной гордости, стилизации под готические соборы двенадцатого века, датированной десятым. Нарастал невесть откуда взявшийся ветер, захлопал всеми поддавшимися тканями, растрепал волосы... И тогда Кумкват, то ли из лихости, то ли для правильности момента, снова шарахнула кулаком по прозрачному боку. Линза все-таки выпала и унеслась куда-то в бок, подхваченная ветром, и Кумкват знала, что глаза ее, где нарисованный зрачок остался только в правом, смотрятся странно и пугающе. Девочка набрала полные легкие, и крик, зародившийся в ее легких, Стеклянный город мечтал услышать с десятого века, а в действительности – еще задолго до того.
- Ты свободен, Раджваат!
И из-под холма, доживающего свои последние мгновения, выпросталось сияющее в солнечных лучах, почти прозрачное перепончатое крыло.

@темы: литературно-влюбленное, Фейский витраж

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Spotlight~внезапно.

Неожиданная заявка на ту-самую-некогда-уже игру поступила от одного из преподавателей китайского.)

Заявка - кресло, коньяк, красное.

Он сидел глубоко в кресле, как будто стараясь утонуть, пропасть, спрятаться; голову закрывали отчаянно напряженные руки. Нет, ничего не случилось. Уже вечер за вечером, день за днем, год за годом - и старое кресло давно привыкло не отвечать на небрежное отношение сварливым скрипом.
Он уже давно, давно, давно привык пить содержащее градус как микстуру - зажмурив глаза и переведя дух. Микстура помогала, но не надолго. Сегодня на маленьком столике у кресла стояла пузатая, толстого стекла бутылка с коньяком, и на боку ее расплывалось в мираж отражение оконного витража. Витраж был ярким: изумрудное, индиго, янтарь, сытый лиловый пурпур - и, как уже много сотен дней, ни единого осколка ненавистного красного цвета.
Красного цвета не было в обивке кресла - оно мрачно мерцало потертым зеленым бархатом. Красного вина не было среди того содержащего градус, что он пил. Красного не было в витражах, одежде, не было на картинах и не было в цветах.
Но как он ни старался искоренить проклятый алый, он все равно горел на изнанке век, стоило только закрыть глаза. Он зажмуривался, прогоняя цвет успокаивающей чернотой, но уже через жалкие мгновение все его сознание превращалось в огромный алый шар, пылающий, выжигающий любое укрытие, беспощадный в своем правосудии.
Старший палач Его Величества все чаще думал, что подать в отставку было по крайней мере бесполезной идеей. От красного цвета она не уберегла.

@темы: литературно-влюбленное, Spotlight