Акт.

[Charlotte O*Flahertie]

Тридцать шестое стеклышко.
Страшное и глухое, без музыки.

Акт.

Акт первый: маленькая безымянная улица, поздний вечер.
Тяжелый занавес медленно поднимается, окутывается дымком залежавшейся пыли. Он непременно бордовый, густого винного оттенка – не банальность, а некое правило, следуй. Жесткая золотая бахрома подметает уличную мостовую, кисти мерно покачиваются, разве только не звенят.
На сцене мы видим чудесно убедительные декорации: обшарпанные дома с редкими цветами в горшках на подоконниках, отзывающиеся жуткими силуэтами в темноте, мутные фонари, не спасающие от пробирающегося под куртку промозглого мрака. Такой он бывает только на задворках, как будто сырой наощупь, и не черный, а сизо-серый, очень темный, на запах отдающий плесенью. Людей почти нет, только изредка пробегающие мимо со стульями в руках статисты в незаметной одежде.
Главное действующее лицо – девушка. Слишком костлявая, чтобы быть красивой, с резко очерченными скулами и острым носом, с рыжими прямыми волосами, сероглазая, стремительная и угловатая. Она летит через всю сцену в другой угол, зажав под мышкой небольшую сумку с телефоном, расческой и документами, невысокие кошачьи каблуки иногда попадают между камней, и тогда приходится неуклюже перебирать ногами, вызволяя туфли из ловушки.
Ловушка, впрочем, в основном не тут; главная ловушка – двое мужчин на перекрестке под фонарем. Тот, что повыше, очень хорош собой, почти рекламный такой мальчик: каштановые волосы, глаза с томной поволокой, мужественно очерченный подбородок и крайне фотогеничная щетина. Его сосед, впрочем, исполняет роль страшной подружки: тощий, кадыкастый, с немытыми патлами и слишком горбатым носом. Оба курят, негромко что-то обсуждают, в руке красивого зажата пивная бутылка зеленого стекла, оттенок еще разбирается в мраке, а вот этикетка - нет.
Они некоторое время наблюдают за девушкой, недолго спорят, выходят со статичной позиции. Девушка, почуявшая опасность, ненадолго срывается на бег, но выбежать за кулисы не успевает – тяжелое дно бутылки, в которой еще плещется мерзко пахнущая жидкость, впечатывается в ее затылок не столько с приложенной силой, сколько по инерции замаха. Она молча взмахивает руками, как-то комично, как играя птицу, и падает. Сумочка отлетает в сторону, и из нее живописно рассыпаются по улице белые листы – текста из-за освещения не видно.
Мужчины, помогая друг другу, воодружают жертву на плечи некрасивого. Когда на сцене появляется статист со стулом, нервно ищущий гримерную, красивый громко ругается на девушку, не знающую меры в алкоголе.

Акт второй: тесная комната, на обоях пятна от протекшей крыши, сумерки.
Она приходит в себя, будучи запертой в незнакомом месте. Остро пахнет потом, гнилью и чем-то еще, не менее неприятным. Голова раскалывается, и очень хочется пить. Воды рядом нет.
Она осторожно тянется ощупать кровоподтек на затылке и обнаруживает, что руки накрепко привязаны к изголовью кровати. Кровать, впрочем, не совсем кровать: это скорее ее скелет, остов без матраса и постельного белья, только железная сетка, вгрызающаяся в бока. Одежда частично отсутствует, однако присутствуют ссадины, синяки и тянущая боль. Она понимает, откуда эта боль взялась, но не находит разумным считать это правдой. Освободить руки не получается.
Поскольку спустя некоторое время в комнате становится немного светлее, хотя общий гнусный серый оттенок никуда не девается, можно легко сделать вывод, что сюда ее притащили не так давно, прошла всего-навсего неполная ночь. Девушка, однако, не думает, что неполная ночь всего-навсего: связанные кисти рук распухли, потеряли чувствительность и понемногу начали темнеть.
Девушка одновременно отчаянно не хочет, чтобы дверь в комнату открывал хоть кто-нибудь; с другой стороны, каждый, кто хотя бы развяжет ее запястья, будет казаться ей спасителем. Она пытается кричать, но реакции ниоткуда не доносится, а голосовые связки начинают с непривычки болеть почти сразу. Пока паника еще иногда уступает место злости, девушка злится на то, что сорвала голос почти сразу – надо было крикнуть тогда, когда будут открывать дверь. В том, что дверь будут открывать, она не сомневается ни капли. Вариант, при котором она останется здесь навсегда, кажется невозможным из-за своей чудовищности. В зале криков не слышно – слишком хорошая звукоизоляция, наверное, в кои-то веки что-то работает, как надо.
Она несколько раз падает в поверхностный сон, когда глазные яблоки нервно дергаются под тонкими пленками век, выныривает каждый раз из кошмара в кошмар, как из-под толщи воды, и каждый раз хрипит, потому что застонать не получается. Постепенно время начинает казаться густым, как желе, и продираться сквозь него все сложнее.
Наконец дверь открывается, первым входит красивый, с похабной улыбкой и нежным взглядом. Девушка немедленно решает, что остаться навсегда одной было куда лучше, хотя ей и дают воды.

Акт третий: там же, те же, спустя несколько дней.
Ей страшно. Ей удушающе страшно. Она уже терялась в тупом безразличии, уже укутывалась в равнодушие, как в огромную перину, сквозь которую еле-еле доносятся звуки окружающего мира. Ей уже пришлось из него вынырнуть.
Боль перестает чувствоваться как нечто отдельное от организма. Главное – не шевелиться: тогда не будут задеты все синяки и ссадины. Особенно гематома на ребрах слева, чуть пониже груди. Простыни заскорузли от всего, что успело на них высохнуть; руки, кажется, ей уже не вернуть даже с медицинской помощью. Руки возвращать ей и не собираются – ее держат здесь для очевидно других целей.
Когда она забывается и поворачивается, затекшие мышцы снова сбрасывают онемение и начинают чувствовать каждое больное место. Она старается думать о повреждениях на коже, синяках, о руках, но не о том, что действительно ее уничтожает. У нее получается. Покончить с собой, однако, не выходит – не хватает сил даже сжать челюсти достаточно, чтобы откусить язык. По сравнению со всем остальным перенесенным боль от такой раны показалась бы скорее успокоительной, но и такой возможности ей не досталось.
Особенно унизительно то, что ни один из них не прячет перед ней своего лица, они свободно называют друг друга по именам и даже как-то раз упоминали улицу, на которой находится эта тюрьма. Они не скрывают того, что не считают ее даже живым существом.
Это продолжается изо дня в день. Красивому и страшному скучно. Развлекаются – как могут. Она изредка теряет сознание, цепляется за обморок, как за спасение, и каждый раз возвращение заставляет заново вынести каждую секунду, проведенную здесь. Ее рвет желчью, от голода, красивый и страшный морщатся и говорят, что черт с ним, все равно ее надолго еще не хватит, черт, хлипкая какая-то, и как мы только так облажались.
Зрачки девушки бледнеют от боли, будто закрываются матовым стеклом.
Акт четвертый: там же, те же, утро ближе к полудню.
Им адски, адски скучно. Нечем заняться. Фантазия требует разрядки. Пока страшный удовлетворяет физические потребности (она уже почти ничего не чувствует, дубль два, будем надеяться, что окончательно), красивый листает какие-то журналы, чуть ли не листовки с каталогами мебели, греет в ложке над спиртовкой мутную жидкость и сидит потом с мутными глазами.
Он смотрит на нее, скорее неживую, чем наоборот, ухмыляется вдруг широко, как будто в голову пришла забавная идея, достает раскладной нож и прокаливает его на огне. Капает с пальца чаем из оставленной некогда чашки – шипит и испаряется. Он подбирается поближе, чтобы было удобнее, и аккуратно, почти ласково прикладывает лезвие плашмя чуть выше острой запавшей груди. Прикладывает и проводит, будто гладит. Кожа шипит так же, как и вода, плавится и липнет к ножу.
И зрачки в ее глазах исчезают. Она кричит, громко-громко, зажившие связки; и раньше, чем эти двое успевают что-то понять, ее разносит на всю комнату. Ее кости распирают паутиной вздувшийся линолеум и забитое фанерой до половины окно, отростки ребер, вздыбившиеся до потолка, разбивают лампочку. Оставшееся от нее немного напоминает белую хризантему: гнутые белые ветви, множащиеся суставы, чуть скрипит, пока не устоялась, вся конструкция. Узнать в этом человеческий скелет невозможно. Как мы все понимаем, человеческого скелета быть и не могло. Из зала раздаются бурные аплодисменты, кто-то даже визжит от восторга – красиво, что поделаешь.
Урод и красивый пробиты насквозь, в тех самых жалких позах, что и были. На лицах застыло идиотическое удивленное выражение, по костяным переплетениям стекает кровь, ярче, чем обычно считают уместным в спектаклях.
Когда занавес наконец опускают, неожиданно становится заметно, что несколько капель просочились даже сквозь бархат. Аплодисменты все еще не затихают, некоторые встают и продолжают хлопать стоя.

Вопрос: Не нравится - не голосуем/пишем конкретные замечания.

1. Прочитал/а		4	(30.77%)
2. Прочитал/а, понравилось, хочу еще.		9	(69.23%)
Всего:		13

@темы: по спирали, Фейский витраж

Comments

[emilie_veronica]

буквально выстрел в сердце..
под огромным впечатлением~

[Charlotte O*Flahertie]

emilie_veronica, я рада, что оно пришлось к месту.) Наверное, лучший комментарий, который можно было бы на тему получить.

[emilie_veronica]

Charlotte O*Flahertie, ох, заманили театральным занавесом!)
двое мужчин, девушка, насилие - будоражит и отталкивает и нерешительно следуешь за каждым словом.
А потом будто глушительный выстрел, в голове пустота и онемение~
Браво!

[stay~true]

Здравствуйте, а вы намеренно добавили оттенок разговорной речи в повествование? Когда герои говорят - оно понятно - а когда читаешь описание, возникает странное ощущение.

почти рекламный такой мальчик

- вот это больше всего в глаза бросилось.
Сколько раз вы редактировали текст целиком?

[Charlotte O*Flahertie]

emilie_veronica, мрр.)

stay~true, да, намеренно. Здорово, что вы заметили, обычно такие мелочи никем не отмечаются^^' По моей задумке это должно было выбивать из общего тона, вносить нотку неправильности. Жаль, конечно, что не вышло - но да что поделать.
Два с половиной. Один раз я редактирую обычно часа через два после написания, второй - ориентировочно через неделю, этот текст еще был бегло просмотрен на всякий случай перед чтением вслух в эти выходные, мало ли. Следующая редакция идет где-то через пару месяцев, но я вечно забываю догружать исправленный текст в дневник.

[stay~true]

Charlotte O*Flahertie, Оно диссонирует с основной лексикой повествования, так что замечается, на мой взгляд, очень легко) В целом, задумка ничего, но чтобы оно выбивалось и вместе с тем гармонировало с текстом имеет смысл еще больше причесать основную часть - чтобы она была безупречна.
Буду ждать еще одну редактуру) Мне кажется, она похожа на археологию - сначала очертания предмета в земле, потом становятся видны некоторые детали и т.д.
В целом, мне понравилось, особенно то, какую вы сделали концовку - историй про истерзанных девушек тьмы и тьмы, а оригинально заканчиваются они очень редко. И у вас есть очень красивые описательные находки в повествовании - было приятно их встретить)