В голове появляется идея заменить англоязычное "Tale for the Knight" русскоязычным "Фейский витраж", интересует ваше мнение на тему.)
Незнакомство.
По асфальту мело снежной крошкой, колючей, мелкой, больше похожей на крупу, нежели на снег. Лера устаканила чемодан в более или менее устойчивое положение, присела сверху, поправила выбившуюся из-под шапки и уже оледеневшую прядь волос. Наконец-то выдохнула теплое облако на пальцы: руки к тому моменту, хоть и прикрытые наполовину длинными рукавами свитера, окоченели окончательно. Бывает такое противное замерзание – когда каждое лишнее движение, каждая сорвавшаяся попытка расстегнуть или застегнуть молнию отзывается в беспомощных конечностях пронзительной болью. читать дальше
Лерка не любила такую зиму. Лерка вообще зиму не любила, но такую – особо: бесснежную, серую, сухую, и притом холодную до болезненности. Лерка, признаться, и зимние каникулы тоже не любила. Летом – озеро, летом поздние рыжие закаты, музыка в открытое окно, ночные парки. А зимой… так, издевательство одно.
Домой не хотелось. И дело не в страстной любви к университету, хотя Лерку и можно было бы назвать фанатом своего дела, просто не хотелось из знакомого – в знакомое. Как по конвейеру, туда и обратно. А потому в этот год Лерка позвонила маме («Просто тут… Ну, у Тани Коленцовой день рождения, и вообще… ничего? Я потом, весной приеду, честно-честно!») и через полчаса попрощалась с однокурсниками. А билет взяла на вокзале, доживающем последние годы. Неперспективное направление, мелкие города, две кассы, две пустых платформы, пара выключенных фонарей и поземка на асфальте с разметкой. Через десять минут посадка на поезд в город, о котором не знала ничего, кроме названия да, пожалуй, того, что там на гербе вроде бы медведь. Мало ли их, с медведями… Багаж все равно вышел солидным, с книгами и запасной обувью. Лерка все ногти обломала, пока возилась с ним на злостных ступеньках – у выхода из общежития, потом в метро и еще на вокзале. Желающих помогать не нашлось, да не очень-то и ожидалось, а потом все сама и сама.
На платформе было почти безлюдно: сама Лерка, присевшая на покачивающийся чемодан, где-то с краю две смутные фигуры, искаженные плотной зимней одеждой, молчаливая бабка с клетчатой сумкой на колесах и лохматым пуховым платком непотребного цвета, да мужчина, выступивший откуда-то сзади. Он торопливо шарил по карманам, а скучающая Лерка пыталась придумать, куда на этом направлении мог бы ехать такой человек. Человек с лицом слегка безумного художника явно не мог собираться в деревню доить коров. Разве что родственники у него в том же городишке, куда собралась Лерка… Про родственников она решила не думать. Слегка безумным художникам в ее системе мироздания не полагалось ездить на каникулы к бабушке.
А совсем если откровенно – у него не только лицо было такое. Он весь был слегка расхристанный, как человек, которому некогда думать о внешнем виде, и который выглядит только… гмм, порывистей от такого. У него на щеках была легкая щетина – если бы не темная масть, не заметить и вовсе. У него волосы были обросшие и встрепанные, ветер ладонью прошелся, запорошенные сухим снегом. Шарф почти не закрывает шеи с хрупким кадыком, и на шее чуть-чуть видна иногда серебряная цепочка. Лерка сразу как-то решила, что это не от крестика. Не положено таким людям носить крестик.
- Ты куришь?
Она вздрогнула от неожиданного обращения.
- Простите?
- Зажигалки не найдется?
- А, да, конечно…
Лерка суетливо обломала ноготь о замочек молнии, докопалась до зажигалки и передала.
- Значит, куришь все-таки… зря. Тебе не идет.
- Да нет, что вы, это так, для благовоний, я палочки жгу, что вы…
Он прикурил и глубоко затянулся прогорклым дымом. Запах, надо думать, стоял бы омерзительный – однако и у холода есть свои плюсы, и все возможные запахи напрочь отбиты были солоноватым водянистым запахом зимы. А когда человек с лицом слегка безумного художника возвращал ей зажигалку, Лерка столкнулась с ним взглядом, как-то примерно так, как на велосипедах сталкиваются, с недоумением и вжатой в плечи головой.
- А, ты про глаза? Это не болезнь, нормально все, - он опять затянулся, прищурился куда-то вверх, и Лерка вдруг поверила, что серо-зеленые, почти однотонные глаза безо всяких лишних вкраплений вроде зрачков – это и вправду не болезнь и все нормально. – Ты к родителям, что ли?
Она помотала головой.
- К парню?
- Да нет у меня парня…
- А у меня была. Девушка, то есть, - внезапно и как-то совсем неуместно сказал он. Лерка ответила со скучающей вежливостью, стирая носок сапога о платформу, хотя и была откровенно заинтересована:
- Бросила, что ли?
- Практически. Я, видишь ли, ей мог луну с неба достать. И еще лунный луч в заколку свернуть. Я вообще много чего могу. Ну чего ты хохочешь? Я же серьезно, правда…
- А еще что можете?
- Могу бабочек связать в бант, очень здорово на закате смотрится, кстати… там один силуэт, если всматриваться – бабочки, а общим взглядом – лента в узле. Могу заставить колокольчики в лесу светиться. А зимой светлячков могу выманить.
- Что ж она вас тогда бросила, раз вы такой с лучом и луной?
- Да не нужно ей все это оказалось. Застал, представляешь, в постели с каким-то вообще незнакомым подонком, хоть бы совесть поимела… А так – «Милый, ты знаешь, я пришла к выводу, что мы слишком разные, чтобы быть вместе, а потому нам стоит расстаться, чтобы не тащить на себе груз бесперспективных отношений», до сих пор как вспомню, гадливо становится.
Лерка захихикала в рукава – передразнил незнакомец так, что пассия его показалась как минимум круглой дурой, но очень убедительно.
- И что вы, бросили ее? Теперь уезжаете?
- Убил я ее, ее и ее выхухоля, - беспечно отозвался незнакомец, с сожалением глядя на догорающую сигарету. – И теперь уезжаю.
Привокзальные деревца обступили на минуту платформу темным лесом со снежной проседью, обступили – и отступили, с оттягом, со шлейфом, с призраком чащи в глазах. Странный человек-нечеловек стоял, раздумывая, попросить снова зажигалку или не стоит. На ресницах, над серо-зелеными омутами, осел нетающий колючий снег, и Лерка подумала, что все-таки в эту зиму его делали из муки. Спросила так же беспечно:
- А как убили?
- Как-как… бабочками. Лентой. Вокруг горла раз – и все… - засмеялся, увидев недоверчивое лицо. – Да шучу я, какие бабочки. Я как услышал это ее заявление, и мужик ее рядом стоит в одной простыне, хоть бы оделся, так у меня аж красные пятна в глазах пошли. Я даже о том не подумал, что руками бы надо или острым чем, сердце остановил и все, что ей, что ему.
- А уезжать-то зачем?
- Не знаю. Мне теперь здесь гноем воздух отдает, вот, думаю, может, хоть проветрюсь немного.
Деревца все еще стояли под призраком чащи, нерешительно, подтаивая, но будто бы задумываясь - правда исчезать? Лера ковыряла асфальт исцарапанным сапогом, рассматривала обломанные ногти – когда учеба, о таком не вспоминаешь. Потихоньку подходил поезд, вызывающе обычный, вызывающе шумный.
- А меня тоже убьете?
- Тебя-то зачем? Ты же меня не предавала.
- Ну, мало ли, расскажу кому-нибудь.
- Если расскажешь - убью, конечно, что поделать.
- А когда убивать будете, придете?
Он с удивлением покосился на Лерку, сунул наконец затушенный окурок в карман и усмехнулся:
- Не приду. А вот если не расскажешь – может, приду еще когда… Ну, бывай, студентка!
Лерка кивнула на прощание, завозилась с грузным чемоданом. А когда затащила его на ступеньки вагона, человека с лицом слегка безумного художника на платформе уже не было. И Лерка почему-то вовсе этому не была удивлена.