Не смотрите мне долго в зрачки.
Вы знаете, что это - не черные круги? Зрачок - это небольшая дырочка. Замочная скважина.
Не подглядывайте в замочную скважину моего сознания. Это... слишком непривычно. Вас может напугать, может оттолкнуть. А я этого не хочу.
Если долго вглядываться в мои зрачки, то все лучше становится видно ту комнату, которая заперта в моей голове.

На полу толстый, мягкий и пыльный ковер. Камин сварливо скрипит, съедая еще одного феникса из газетной бумаги. Назавтра лист с новостями снова оживет, снова помнется в чьих-то руках, снова будет прилеплен к раме и снова будет втянут, проглочен, сожжен. В комнате несколько кресел, книжный шкаф, низкий чайный столик. А еще подоконник -не знаю, есть ли окна, но подоконник точно есть.
В креслах сидят Чарльз и Лотти. Они - близнецы-аристократы. Он небрежным жестом закладывает страницу пальцем, щурясь на пламя и отбрасывая пряди, выбившиеся из хвоста, назад - очень юношеским движением головы. Она сидит в ворохе юбок, чопорно сложив ладони ладьями на коленях, оправляя изредка оборку, и не поднимает глаз - ждет, пока брат продолжит читать. На ресницах близнецов играют отсветы огня, лаково блестят жокейские сапоги и тяжелые как кандалы туфельки.
Чайник со столика поднимается женской рукой в перчатке. Стоит вам проскользить по пальцам, кисти, локтям - выше, до головы и лица - как вы узнаете их сестру - Шарлотту. Она самая старшая - истинная леди. Покачиваясь, свешивается с широкополой шляпы пышное перо, на губах проскальзывает иногда улыбка. Шарлотта может без колебаний назвать себя благородной девицей - благо манеры, которые есть и у Лотти, у Шарлотты облеклись уже очень женской грацией, которая сквозит в каждом движении - в том, как она убирает кончиками оперчаточенных пальцев локон, зацепившийся за вуаль, как аккуратно поправляет кольцо на пальце и подтягивает потуже чуть распустившийся бант немного выше турнюра.
А на подоконнике сидит Чар. Он чуть старше близнецов, хотя по нему и сложно сказать - подросток непонятного пола, в черных брюках и многослойных кофтах, с неодинаковыми митенками и вечно нарочито растрепанными волосами. Чар всегда уверен в себе, хотя и вовремя затыкается братом и сестрами - благо нецензурно выражаться, конечно же, в этой семье ему не позволят. Но, наверное, он самый свободный - хотя свободу можно назвать сомнительным счастьем по сравнению с хотя бы даже связью близнецов. Он рвет на части газетные листы, сминает их в комок и под недовольное цоканье Чарльза бросает в камин. А иногда встает, берет новый лист и запускает куда-то - за пределы их мира - новую огненную птицу.

Когда на улице предлагают листовки, Шарлотта вовремя останавливает Чара, вежливо улыбается и принимает. Однако ее непоседливый брат тут же сминает их в кармане, будто в отместку. Если вы видите такой порывистый жест, когда рука, будто стряхивая-поглаживая обложку книги, срывается с ее края резким движением - это Чарльз. Когда при падении раздается досадливое "Ох", а даже не "Черт возьми!" - это Лотти. Если "черт возьми", то, значит, Шарлотта снова не уследила за непутевым...

Они все лучше меня, хотя, де факто, меня не существует. Существуют эти люди. Все остальное - наносное. Я как будто незаконченный эскиз, во мне перемешиваются, переливаются градиентами все четверо, и в результате я незаконченна, не завершена. Во мне есть и Чарльз, и Лотти, и Шарлотта, и Чар.
А вот Ольге места нет. Как вы яхту назовете - так она и поплывет... это имя звучало бы, принадлежи оно статной девице с русой косой и светлым взглядом. А когда его приладили к неуклюжей, невпопад девчонке, оно опростело, сократилось до плебейски в данном случае звучащего "Оля", поломалось и поломало девочку.
Когда я познакомилась с Игорем, я лишилась своего имени. Он никогда меня не называл по-паспортному. Слишком многое связано с этим, слишком многое навязано - начиная от значения "святая". И вот безымянная девочка распалась на четырех людей, таких бесконечно разных.