Хотела уже сбежать из сети, но тут вспомнилось надуманное на днях и хочется сказать.

В моих снимках _всегда_ очень много обработки. Она может быть на виду, ее может быть почти не видно - но она есть, и в больших количествах. Я никогда не говорю, что человек, который сидит сейчас перед монитором, и человек на аватаре - одно и то же существо. Это было бы, в общем-то, неправдой.
Наверное, это немного странно в свете того, что я постоянно пытаюсь отказаться от комплиментов в свой же адрес. Однако тут есть тонкость, которая связывает все это воедино, и эта тонкость - само восприятие фотографии.

Участие в съемках диктуется для меня не желанием получить фотографии с собой-красивой, а желанием делать красивые вещи. Участвовать в их создании. Если бы был слух - я бы и в музыку впряглась. Я действительно люблю красивое настолько, что собственно совершенно неважным становится, являются снимки действительно фотографиями или все-таки они уже ближе к фотоарту. К сожалению, с моей внешностью невозможно получить хорошие работы, не используя какую-либо коррекцию уже после, но это все равно становится не слишком-то важным.^^~

Заодно, если здесь есть те, кого нет у меня в вк, сообщаю, что в дайри, на самом деле, ужасно неудобно заливать фотографии, а поэтому все мои снимки валяются вот тут.

Доброй ночи всем. :3

@темы: фото, мысли вслух, междометие

---

Простозапись.

Вроде и хочется написать что-нибудь умное, дневниковое, не дать странице превратиться в хранилище "Витража", но как-то не происходит в жизни такого, чем, с одной стороны, можно было бы (и хотелось бы) делиться в открытом доступе(да и, пожалуй, делиться вообще ), а с другой - чтобы вообще имело смысл этим делиться.

Поэтому я совершенно внаглую в последнее время сижу дома, тихонько дописываю всякие неприятные работы к сессии(четыре дня на два эссе на английском, смилуйтесь, я же его не люблю), изредка езжу смотреть кино по практике, пишу аналитику и иногда вижу людей. Очень не нравится думать о том, что совсем скоро сессия, к которой я не готова ни морально, ни фактически; политкитайский по-прежнему разве что не снится в кошмарах, остальное не слишком лучше. Будем надеяться на удачу и "а вдруг", хотя, конечно, стыдно за свою невнимательность к учебе весь четвертый модуль. Тем не менее, у меня все скорее очень хорошо, нежели очень плохо, хотя для осознания этого хорошо еще потребуется сколько-то времени.^^'

К сожалению, с большей частью мероприятий я все-таки пролетаю(что надеюсь исправить в июле и августе; ну в самом деле, надо набраться общения на следующий год, чтобы не так тяжко было), и от Тя-но-ю с приглашением вести семинар по Китаю также пришлось отказаться. Хотя, откровенно говоря, я не вполне представляю, о чем про Китай можно было бы рассказывать фанатам Японии. Стоило только подумать про рассказ о ханьфу, как меня немедленно осадили тем, что эта тема была в прошлом году.) Не могу сказать, что сильно печалюсь на этот счет, но как опыт это было бы интересно.

Плюс, в завершение бессвязного ниочемного поста, хотелось бы еще раз пожелать удачи и сил всем, кто сейчас сдается или будет сдаваться в скором времени. Почтенные, я прекрасно знаю, что вы очень умные и сообразительные, а поэтому - я верю в вас.♥

@темы: мысли вслух, междометие

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Гроза.

Небольшое, но стеклышко. Тридцать третье. Продолжаем разворачивать уже знакомых.

Гроза.

Началось все просто и по-дурацки, по-детски совсем. Началось все со сказки про ведьму и с Сашки, который, как уже взрослый тринадцатилетний молодой человек, никаким подобным россказням не верил.
Единственное, что удивляло – так это то, что сказки рассказывал один из старших ребят, Артем. Да и ладно бы что-то убедительное, про тварей в туннелях метро или про крики в заброшенной психиатричке, а тут совсем мистика. Но убедительно, зараза, рассказывал, даже фотографию показал.
И вот Санька, сидя с этим треклятым ящиком на коленях и пристукивая зубами в такт вагону метро, вдруг очень четко осознал, что он только что совершил незаконное проникновение в частное пространство с хищением движимой собственности. Ведьма-не ведьма, но черт же побери, как так вообще могло получиться? Он же никогда не брался на «слабо».
Как ни странно, проникнуть в ведьмин дом оказалось проще простого. Сквозь кольцо мальчик увидел все ловушки, обошел, замел следы омелой(не без капли здравого смысла решив все-таки, что это бессмысленно), взял ящик, стоящий на самом же видном месте, и свалил из дома, бегом, несмотря на кованые углы, отдавливающие пальцы. Первой же мыслью было – туда, где не достанет, и так, собственно, он и оказался в метро.
Нарастал шум грозы. Поначалу он показался Саньке всего лишь шорохом пакетов, невесть как пробившимся через общий транспортный шум, но, когда в голове вдруг разразился гром, от отговорок пришлось отказаться. Одна капля невесть как упала ему на нос, и он торопливо стер ее рукавом, будто ожидая почувствовать жжение кислоты вместо простой водянистой прохлады. На рукаве не появилось даже малейшего темного пятнышка, и Сашке стало совсем нервно.
Ведьма примерещилась ему будто бы на ином слое пленки, поверх привычного мира. Она была совсем юной, белокожей, с короткой черной гладкой стрижкой и темнющими, аж сияющими чернотой глазами. Голорукая, в прозрачных черных тканях, босиком, будто укутанная в черный шифон фарфоровая статуэтка, верхом на черном лоснящемся коне, она неслась где-то сквозь толщу туч. Сашка только с третьего раската разглядел, что на шее ее горит раскаленным металлом короткая цепь с ключом на ней, что кожа под цепочкой покрыта ожоговыми пузырями и дырами. И с четвертого раската с голове услышал ее голос, мурлыкающий, нежный, низкий, сочащийся яростью:
- Мальчик мой, тебя не учили, что брать чужое нехорошо?
Сашка вцепился в ящик всеми пальцами, да так, что суставы хрустнули.
- Мальчик мой, я Хранитель. Я свое сокровище почую отовсюду.
И тут ему стало совсем дурнотно. И ведь даже вернуть и извиниться нельзя – убьет же, не оставит кости рядом с костью.
- Следить лучше надо было, - тихо-тихо, сквозь зубы, чтобы не услышал никто, прошипел он.
Она удивилась, серьезно. Черные глаза распахнулись, а аккуратный рот округлился.
- Следить? Мальчик мой, зачем мне следить за тем, что я и так найду на другом краю света?
И ему надо было срочно придумать место за краем света, чтобы избавиться от дурацкого ящика, и от треклятой ведьмы заодно.

Гроза нарастала, как накатываются волны моря: неотвратимо, комом, плавно и гладко. В душном летнем вагоне метро остро пахло озоном, откуда-то – ну не из вентиляции, честное слово, - веяло тонким промозглым сквозняком. Санька пытался спрятаться от атакующих капель ливня, не оставляющего на коже влаги, но только заработал несколько странных взглядов со стороны спутников. Он думал нервно, закусив губу, пытаясь сообразить хоть одно место, куда он мог бы выкинуть ящик без особенных для себя последствий.
И он все-таки его нашел. Полезно быть тринадцатилетним подростком, который вечно забирается невесть куда за невесть чем.
Это место было на окраине города, там, докуда еще не требуется лишних автобусов, где так просто догнать беглеца верхом. Старый дом – не какой-нибудь загадочный, вроде дачного, со скрипучим чердаком и мхом в щелях, а самый обычный, трехэтажное кирпичное недоразумение. Ребята сначала думали, что его не любят, как и любой дом на отшибе, за мрачные окна и жуткие виды по ночам – хотя как знать, может, все остальные потому и не любили?
Они попали туда втроем, вышли тоже втроем, только говорить об этом один из них так и не захотел. Тот самый, что случайно упал в чудом уцелевшее зеркало и выбрался из него через секунду, только с седой прядкой на лбу.
И Сашка, решивший выкинуть ящик именно туда, на следующей же станции пересел в обратном направлении. Чуть не свихнулся в дороге – ведьма грохотала у него в ушах, ревела ветром, шептала щекочуще и нежно: отдай, вернись, иди сюда. Он молчал, сжимал зубы до боли, сжимал ящик в руках и благодарил бога за идею сесть на метро.

Больше всего Сашка боялся, что к моменту его попадания к нужному выходу его там уже будут поджидать. Нет, видимо, все-таки подземка быстрее грозовых лошадей; силуэт ведьмы, весь в колючем облаке молний и клочьях сизых облаков, только виднелся на горизонте. Точнее он высматривать не стал – припустил что было ног ко входу, пытаясь удержать в руках все тяжелеющий ящик.
Никогда в жизни он не преодолевал так же быстро три этажа подряд. И, бросая сокровище в зеркало, будто продолжая свое же движение, он успел на страшное мгновение подумать, что все примерещилось, что нет у Стаса никаких седых волос, что сейчас он услышит только треск бьющегося стекла, а после, может, если очень повезет, еще раз увидит ведьму.
Он услышал только истошный визг. Одноглазый конь, обернувшись на лету рыбой, успел проскользнуть вслед за ящиком в зеркальную гладь; ведьма же ударилась в зеркало всей своей скоростью, упала и распласталась, изломанная и заходящаяся в крике. Сашка, затаив дыхание, вжался в угол, боясь отвести взгляд и боясь видеть происходящее. Ключ, по-видимому, черный изначально, сиял изнутри оранжево-красным, шея дымилась, края губ кровоточили. И вот тут Сашка вдруг подумал, что она совсем маленькая и хрупкая. Будто совсем девочка еще, а не древнее существо.
Шифоновые ткани расползались; голос ее охрип, но крик не прекращался, страшный, на одной ноте, бессильный. Следом за платьем начала расползаться белая кожа, расходящаяся алыми щелями, задымилась плоть, и наконец вся ведьма вспыхнула голубым пламенем, оборвался вопль, и искореженное ее тело рассыпалось тонким легким пеплом, почти белым. Сашка ясно видел, что ключа в этой куче нет; рыться не стал.
Он рванул из этого чертового дома, от этой чертовой ведьмы, со всех ног, остановиться уже смог только на эскалаторе, отдышаться – и того позже. Хороших снов ему не снилось еще добрый месяц. Сказкам он верил, но больше не участвовал ни в одной из этих сомнительных афер – на спор ли, не на спор.
Убегая со всех ног, он не видел, что почти сразу после его ухода из тени в углу выступила тонкая женская фигурка. Укутанная в шелка, с короткой гладкой стрижкой, с белоснежной кожей и остреньким изящным личиком. Она вышла на середину комнаты, зябко поежилась, оглянулась вокруг растерянно и испуганно, и цепь на ее шее полыхнула сизым пламенем.
Спустя несколько минут из тени в углу выступила тонкая женская фигурка. Черное железо на шее висело якорем.

Вопрос: Не нравится - не голосуем/пишем конкретные замечания.

1. Прочитал/а		2	(40%)
2. Прочитал/а, понравилось, хочу еще.		3	(60%)
Всего:		5

@темы: Фейский витраж

---

Флешмоб :3

1. Схватить ближайшую книгу.
2. Открыть на странице 123.
3. Найти третье предложение.
4. Поместить в дневнике вместе с этими инструкциями.
5. Не выбирай книгу, возьми ту, которая ближе других в данный момент!

И единственное, о чем жалею сегодня, это что я не оставил молча у швейцара ключ 342-ой и не покинул в ту же ночь город, страну, материк, полушарие и весь земной шар.

@темы: флешмоб

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Иронии. Больше иронии.

Междустрок.

Иногда мне кажется, что даже по окончании учебы, после получения диплома и нескольких лет работы по специальности в беседе со мной кто-нибудь время от времени все равно будет ненавязчиво вворачивать "ОЙ, А Я ДУМАЛ, ВЫ ЯПОНИСТКА".
=__________=v

That's your future, cutie.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Gatsby!~

Итак, я все-таки выбралась на фильм, который очень долго ждала. С "Гэтсби"-книгой у меня довольно сложные отношения, но подозреваю, что спойлеры в сторону классики спойлерами не являются. Хотя не читавших и не смотревших предупреждаю о возможном их наличии далее.

Отчет

На фильм я облизывалась с того момента, как узнала о том, что он будет. Книгу читала около года назад(она показалась приятной, но не зацепила),потому многие мелочи уже стерлись из памяти. Хотелось же - ради двадцатых, которые я страстно люблю всей душой.
И двадцатых, должна отметить, я получила сполна.
Исторической точности не было как таковой - ни в костюмах, ни в макияже; за весь фильм можно вспомнить мало кого, кто действительно будто вышел из Потерянного Поколения. Однако удалось, тем не менее, передать именно настроение, ощущение эпохи. Отчаянная, истерическая радость, маниакальная жажда жить, счастье только что переживших катастрофу - счастье, смешанное с ужасом, вдребезги пьяное счастье. Войны как войны было показано мало, но я чувствовала ее весь фильм - на каком-то заднем, прошлом плане.
Главным недостатком фильма - укажу сразу и постараюсь к этому не возвращаться - была музыка. Определенно, в некоторых местах - смешение органа с джазом - это работало, и работало круто, но зачастую музыкальная сборная солянка ощущалась так, будто использован был саундтрек от другого фильма. Просились фокстроты и саксофоны, а звучали биты. Флоренс, тем не менее, была волшебна.

Итак, Гэтсби. Гэтсби, сыгранный Леонардо Ди Каприо, который как-то никогда не нравился. Не до неприязни, но не нравился - и вдруг распустился тысячами оттенка. Как такового юмора в фильме фактически нет, но, например, встреча Джея и Дейзи в гостиной Ника была пропитана нежным, умильным юмором - когда взрослый, успешный человек, чуть ли не самый известный в Нью-Йорке, вдруг выглядит вдрызг влюбленным школьником, который не знает, куда деть руки. К слову, почему-то книга запомнилась так, что он сам покончил с собой, чтобы скрыть Дейзи и замести следы(надо перечитать) - и потому его образ для меня остался не столько символом надежды, сколько символом жертвенности. Добраться до звезд на небе, чтобы собрать их и сложить к ногам другого человека.
Кроме того, очень понравилась неуловимость Гэтсби в первой трети фильма: он незримо присутствует во всем происходящем, совсем как Миртл на ужине у Бьюкененов, но угадывается только силуэтами, печаткой на мизинце, оттенками упоминаний.
Дейзи же из фильма показалась более глубокой и тонкой натурой, нежели то беспечное существо, что увиделось в тексте. Отчасти она фея - именно в том смысле, который в это вкладываю я, и отчасти совсем незрелое дитя, которое не осознает своей ответственности и жестокости. Дейзи - апофеоз светлой стороны эпохи, неискушенная, но в роскоши, радующаяся этой роскоши, как радуется ребенок красивому стеклышку или бабочке. И, когда на ребенка вешают ответственность, он пугается, теряется и начинает срываться - и это тоже отлично сыграно.
Отдельно также хочу отметить Джордан Бейкер - в то время как книжной ее я почти не помню, в фильме она определенно стала фавориткой. И не только внешне - о, идеальная женщина! - но и в хаактере, который сквозил в жестах, мелочах, тонкостях. Спасибо, было вкусно.

Далее - свет. Свету в фильме можно петь долгие оды. Гениальная сцена с появлением Дейзи, с белыми полотнами и почти интимными кадрами, и лично мой поклон - придумавшему силуэт Гэтсби, шагающий по пристани в свете прожекторов.

Среди минусов самого просмотра нужно упомянуть показ с субтитрами. Нет-нет, когда я поняла, что предлагается оригинальная озвучка - восторгу не было пределов! Но... минут через сорок после начала фильма вышел служащий, извинился за ошибку и предложил продолжать смотреть так же или переключить на русский. Из всего зала выступила за субтитры только я - и в ответ услышала совершенно феерическое:
- Я сюда пришел смотреть кино, а не читать книгу, с субтитрами я могу пиратку за триста рублей посмотреть, хотите с сабами - есть книга, "Великий Гэтсби называется"".
Если честно, я даже "Да что вы говорите?!" не стала отвечать.
Я просто обернулась, со всем своим жемчугом, платьем двадцатых и соответственным макияжем.
Вообще, конечно, печально, что человек приравнивает субтитры к книге. И даже более печально то, что он - не единичный случай.
И совсем-совсем куда более печально то, что для многих это - совершенная норма, и они не видят дикости ситуации.

А далее добра молодцы взяли и включили фильм на русском. С начала, ага. Кстати, голос Дейзи в оригинале гораздо глубже и тягучее. Гораздо более... двадцатый голос :3

P.S. Монограмма Гэтсби - любовь.
P.P.S. И подгалстучная булавка - тоже.

@темы: Гэтсби

---

Болонка

И следом тридцать второе - для тех, кто вместо суровых солдат предпочитает рюши и кринолины. Со шпагами, правда.
Все-таки люблю и характер Болонки, и вообще ее персонажа. Рада, что отсняли.

Болонка.

Когда миледи подобрала меня, как брошенного котенка, я была неразумным дитем, мечтавшим о сражениях, подвигах и великих делах. Не дело, конечно, для девочки; и когда из кареты донесся приказ остановить, а я была в грязной драной рубахе, с кровавыми мозолями на пальцах и палкой в руках, которой немилосердно и неумело лупила дерево, это было тем более странно.
Куда позже я смогла оценить весь контраст: щуплая костлявая девочка со слишком широкими скулами и неаккуратным грубым лицом, с разбитой в драке губой, и утонченная дама, в белых перчатках, с тонкой вуалеткой на лице. Однако она, без труда справившись сразу с кольцами китового уса и коваными ступеньками, подошла именно ко мне – и обратилась именно ко мне.
- Будешь моей болонкой.
Я ответила дерзостью, грубой, пошлой, вспоминать стыдно. Белоснежная перчатка испачкалась в засохшей бурой крови из моей губы, а вопрос – вопрос ли? – был повторен с теми же интонациями, и я вдруг грохнулась на колени и прижала эту руку к губам.
До тех пор, как я встретила миледи, я не побеждала ни в одной драке. Следующие три года мне было позволено встревать в стычки со всеми дворовыми мальчишками – конюховыми сыновьями, изредка приезжавшим подмастерьем портного, на два года старше и ужасно конопатым, даже уши были пестрые. Со всеми, за одним исключением – каждый день до обеда я училась драться с мастером своего дела, а также – географии, умению выживать в лесу, этикету, словесному искусству и эпистолярному, умению узнавать о человеке многое по немногому, языкам – в том числе и редким, хотя бы в основе, тысяче прочих вещей. Я не скучала на уроках и не спала: выросшее в дикости существо, я впитывала как губка знания, которые будут недосягаемыми для тех, с кем я росла дома.
Следующие несколько лет к моим наукам – вместо дворовых драк – присоединилось фехтование. Уже через месяц стало стыдно вспоминать свои тайные тренировки в лесу. Каждый вечер я была без сил, и каждый вечер падала в сон, как в пропасть – и спала без снов до самого утра, и просыпалась отдохнувшей. Миледи все эти годы я почти не видела.
Тем не менее, к тому моменту, как учителя посчитали мои знания достаточными, я была предана ей, как болонка.
Я стала ее болонкой. Верным как собака компаньоном, не столь сильным, как сенбернары – по понятным причинам, но готовым положить свою жизнь за хозяйку. Если в момент угрозы я была на руках – можно было прыгнуть и вцепиться в лицо недоброжелателю. Если я была на полу – можно было вцепиться в пах. Метафоры, не столь далекие от действительного положения дел.
Мы потихоньку начинали становиться ближе, хотя я ни на секунду не забывала о том, что она неизмеримо выше, а она напоминала, что я неизмеримо ниже. Как ни странно, именно так было даже комфортнее. Спорили мы лишь раз – когда я рвалась остричь волосы и ходить со шпагой на боку, как ее мальчик-паж, в брюках и камзоле. Миледи сердилась и объясняла, что у меня нет права носить оружие от рождения, и замечала, что мальчика-пажа не пустят в ряд тех мест, где ей может все так же потребоваться моя защита, и куда будет ход компаньонке. И, конечно же, она была права, и меня учили танцевать и ходить в кринолинах, и в платье моем была потайная прорезь, сквозь которую можно было вытащить прикрепленную под юбками шпагу.
Я стала ее слугой, телохранителем, горничной, парикмахером, чтецом вслух, и находилась с ней рядом с самого момента ее пробуждения и вплоть до отхода ко сну. А после стала оставаться в ее покоях на ночь, сначала просто засыпая у нее в ногах. А еще чуть позже наши отношения перешли на ту ступень, которой мне было отчаянно мало, но для нее являвшуюся уже той, о которой нельзя упоминать на людях – и я не могла осуждать ее за это. И не могла осуждать ни за что.
Если совсем-совсем честно, я думала, что так было всегда. И я не смотрела на то, что за все мое время нахождения рядом с ней она не состарилась ни на день, а в какой-то момент и сравнялась со мной в возрасте. Не смотрела на темные-темные глаза, которые спросонок забывали про зрачок с утра и в темноте светились мягким нефритом, пропускала мимо разума то, что ее почти белоснежные волосы никогда не пачкались и всегда пахли лилиями и ладаном, игнорировала уйму таких мелочей – вру, видела, понимала. Было все равно – потому что я была болонкой, а собаки не оценивают хозяев.
Я понимала также, что она вырастила меня именно такой, какой хотела видеть. И совершенно ничего не имела против. Однако я все же думала, что моя роль распространяется на все то время, пока я буду в силах держать в руках оружие, а не до какого-то конкретного момента.
А она, оказывается, рассчитывала на вполне конкретную встречу и вполне конкретного человека.
Местом встречи была – далеко не ходить – опушка рощи в охотничьих угодьях миледи, персоной был человек, который точно писал в прошлом картины и точно был слегка безумен. Он не производил, как миледи, впечатления запыленной изысканной древности, но казался вечно припорошенным дорожной грязью. Волосы, встрепанные, будто ветер ладонью прошелся, и глаза, серо-зеленые, но только отсутствия зрачка он даже не прятал. На мой настороженный взгляд кивнул, сказал, что все в порядке, и я как-то сразу поверила. Он не виделся мне негодяем – и я не думала, что буду пытаться его убить.
Однако миледи шипела на него, чуть не срывая связки, и я никогда ранее не видела ее настолько злой.
- Что ты здесь делаешь? – шипела она.
- Хочу говорить с тобой, - отвечал он.
- О чем ты собрался со мной говорить?
- О том, отчего ты плюешь на обещания.
- Я слышу эти слова, произносимые человеком, лишившего своего Генри глаза.
- Генри и без глаза ничуть не хуже. Теперь и слепым притворяться удобнее. И мотивы свои в отношении его я помню – а вот твоих пока еще не знаю.
- У меня никогда не было мотивов в отношении Страшилища Генри, - с достоинством ответила миледи, и я вдруг поняла, что она отчаянно, изо всех сил юлит. Собеседник ее понимал это ничуть не хуже.
- Жанна, - поморщился он. – Ты же знаешь, что не уйдешь от вопросов. Зачем ты меня предала, Жанна?
И вот тут она и спустила на него меня. Легким движением тонкой ладони, по-прежнему утянутой в перчатку, условленным годы назад, отпустила поводок, и я оскалилась, зарычала и бросилась на существо, против которого ничего никогда не имела. Сомнений не было.
Он был великолепен – но я понимала, что меня учили под него. Я не знала простейших финтов, потому что он их не любил, но умела выписывать шпагой невероятные вензеля – чтобы отразить его излюбленные атаки. И, поняв это, я почувствовала такой прилив сил, что бросилась вперед с удвоенным жаром.
Но, конечно, человек не соперник этому, а я была всего лишь человеком. Хорошо, с другой стороны, что хоть девушка – ибо кто-то крупнее меня не смог бы достаточно юрко уворачиваться от его уколов. И изредка, пользуясь его замешательством и собственными скудными преимуществами, мне удавалось подобраться совсем близко к телу – царапнуть грязную серебряную пуговицу, задеть тонкую светлую цепочку на шее (явно не от креста – крестов такие… вот такие явно не носят). И я даже его задела, клянусь, я смогла его задеть – вспороть кожу, совсем поверхностно, но широко – от плеча и почти до грудинной кости. Он охнул, удивился и разозлился сразу, а в следующий момент я как-то случайно оказалась насаженной на его клинок.
Он стряхнул меня, как мешок с сеном. Боли в груди сначала не чувствовалось, но я оперлась на локоть, повернулась – мучительно вырвало – и почувствовала, как затягивает зрение по краям серой мягкой паутинкой. Текло много, тепло и липко, и я смотрела на миледи больным взглядом, и не могла попросить у нее прощения.
Миледи стянула перчатки с белых рук, отпустила их падать в траву. Неожиданно хрустнула костяшками, и звук был тихий, шепчущий и почти мелодичный. Подняла мою шпагу, азартно улыбнулась:
- А вот теперь и поговорим!
А дальше я уже ничего видела и не слышала.

Вопрос: Не нравится - не голосуем/пишем конкретные замечания.

1. Прочитал/а		1	(6.67%)
2. Прочитал/а, понравилось, хочу еще.		14	(93.33%)
Всего:		15

@темы: Фейский витраж

---

Атака

Тридцать первое стеклышко.
Многотрупов.
Потому что люди - не бедные хрупкие котятки, которых обижают злые красивые феи.
Да, я опять пишу про фей под Корн. Да, это странно.

Атака

Битва не прекращалась уже пятые сутки. Битва, впрочем, исключительно номинальная – в действительности же уже пятые сутки не прекращались мелкие мерзкие стычки, все в том же месте, все с теми же солдатами, которые изнемогали от необходимости урывать сон по полчаса-часу. Иссякали силы у обеих сторон, и иссякали равномерно – и стычки угасали так же неожиданно, как и начинались, не оставляя ни победителей, ни проигравших.
Генерал-лейтенант Илья Константинович Проскурин, утомившись от долгого сидения, решил, что собственное превосходство в кожаном кресле уже продемонстрировано достаточно ярко, а потому встал, сверкнув звездами на погонах, нескладно попытался потянуться, не подавая виду, и присел на край стола. Вытянул ноги, чуть не задев брюки стоящего напротив, старательно скрыл зевок, смахнул со стола неосторожным движением именную перьевую ручку, но посчитал ниже своего достоинства наклоняться и поднимать.
Генерал-лейтенант Проскурин оказался в ситуации, которая была ему совершенно непривычна и незнакома. В любом обществе, всегда и везде он неизменно был собран, сосредоточен, чем обязательно вводил собеседников – даже выше его рангом – в такое неуклюжее состояние осознания собственного несовершенства, при котором с ними сразу было очень легко контактировать. Манипулировать, разумеется, тоже. Была в нем некая мощная злая харизма, заставляющая немедленно власть имущих проверять конец поводка в своей ладони, а более мелких рыбешек в этом пруду – молиться, чтобы этот поводок был достаточно короток и достаточно крепко сжат.
И вот теперь Проскурин почему-то очень хорошо помнил, что уже двое суток как не менял измятую форму, что под мышками наверняка выступили темные пятна, на лице вылезла местами седая щетина(неаккуратными клоками, что обычно успешно пряталось гладкой выбритой кожей). Обычно он начинал в подобных ситуациях разыгрывать бывалого вояку, которому некогда следить за внешним видом, и обычно это имело действие. Не сегодня.
Потому что Проскурин отлично помнил, что за время, проведенное за планированием операции «Рой» кавалер ордена Пресветлой Герцогини Ладислав Моравек не спал, не принимал ванн, не ел, не пил, и, кажется, даже не отлучался в туалет. Тем не менее, под глазами его не висело мешков(тяжесть собственных Илья ощущал почти физически), на лаконичной жемчужно-серой форме без видимых знаков различия не наблюдалось ни единой складки, не предусмотренной портным. Он стоял прямо, с идеальной осанкой, и человеческий солдат нервно выпрямил спиной, чтобы не ударить в грязь лицом – и тут же сам себя за это пристыдил. Ладислав не был человеком, и глупо было бы мерить его человеческими мерками. И главное, о чем Проскурин напоминал себе последние сутки – не начать думать о нем, как о чем-то выше статусом. Если Моравек – бледноглазый, это не значит, что Проскурин – всего лишь человек. Всего лишь.
Но не думать так было сложно. Тем более, что раздражаться Ладислав начал только на третьи сутки вхождения своего в общий совет по планированию боевых действий. ОСПБД, конечно, долго был против вмешательства эфирной крови в человеческие дела, но план операции «Рой» стал слишком весомым поводом изменить свое решение. И только когда через три дня после появления кавалера на заседаниях так и не появилось упоминания операции, он неожиданно, не меняясь в лице, шарахнул раскрытой ладонью по столу(лак жалко потрескался) и произнес:
- Господа, хотелось бы напомнить, что удачное исполнение операции «Рой» не только в ваших, но и в ваших интересах. Учитывая нынешнее положение дел в поле, я не вполне понимаю, почему вы все еще цепляетесь за свои страхи и предрассудки и откладываете решительные меры. В случае, если применение предложенных средств считается вами по каким-то причинам предосудительным, я вынужден потребовать своего возвращения в Кавалерию и возмещению с вашей стороны всех наших материальных расходов.
И члены совета притихли и начали обсуждать точную дату операции.
И вот так Проскурин и оказался в одной с ним комнате, наблюдая за лагерем врага.
- Для меня по-прежнему не вполне очевидны причины ожидания хода противодействующих сил, - наконец нарушил тишину Моравек.
Проскурин пожал плечами. Он подозревал, что этот указ был вызван прежде всего попыткой оправдать себе по древнейшей схеме «Он первый начал», но объяснять это нелюдю отчаянно не хотелось – долго, путано, скучно, глупо. От необходимости давать какой-либо комментарий его избавили ожившие огнями датчики: по черным панелям рассыпались рыжие огоньки, совсем как окна ночного города. Илья с размаху уселся в неуместно-офисное кресло оператора, уже во время движения начав раздавать указания и набирать коды, пароли и уточнения. От насторожившегося Ладислава зазвенел струнами воздух, хотя роль кавалера и сводилась к контролю на самом элементарном уровне и представительству в управлении.
- Операция «Рой», шестой корпус, готовность?
- Есть!
- Операция «Рой», седьмой корпус, готовность?
- Есть!
- Илья Константинович Проскурин, полномочия генерал-лейтенанта, локальным операторам программы «Рой», приступить к непосредственному выполнению!
- Есть!
Моравек пробежался пальцами по дополнительной клавиатуре, вывел прямую видеотрансляцию с поля боевых действий на главный экран. Проскурин откинулся на спинку стула, наблюдая за происходящим. А посмотреть было на что.
Одинаковые солдаты в форменных шлемах, в масках, защищающих лицо от всевозможных химических атак, а также от прямых ударов. Серо-зеленая толпа надвигалась прямо на смотрящих, беспощадной гибкой волной, и Проскурин, окунувшись в давно забытое чувство, заметил, что пальцы его, сжавшие подлокотники, нервно дрожат – как у новобранца. В какой-то момент ему показалось, что все пропало, что надо было настоять на запасной мобилизации человеческой армии и запросить столичную поддержку, что сейчас ничего не произойдет, что микротехники где-то напутали, и в голове пронеслись еще тысячи и тысячи страшных версий. И, когда нижний край экрана задымился серебристым туманом, бывалый вояка Илья Константинович, со своими полномочиями генерал-лейтенанта и двумя золотыми звездами на каждом погоне, не сдержал облегченного вздоха.
Происходящее было дико по сути своей. Потому что против обычных солдат с обычным оружием выставили пикси. Их были легионы; мелкие, белоснежные, виртуозно находящие малейшие щели в защите и ядовитые – хуже, чем гюрза. Ладислав перехватил микрофон и рассыпался рядом команд на незнакомом певучем языке, рвущемся иногда раскатистыми «р» и хриплыми «ч» - и пикси, каждая с микроскопическим передатчиком на голове, разделились на тонкие ленты, просочились в ряды врага. Люди, обезумевшие от боли и страха, начали палить в никуда, раня и убивая своих же. И бой был окончен за считанные минуты.
Ладислав, выплюнув в решетку микрофона последнее указание, оперся ладонью на панель управления, и Проскурин с удивлением отметил, что у него отчетливо выступила испарина на лбу.
- Я надеюсь, что полученные результаты будут оценены как более чем удовлетворительные, - процедил нелюдь, выпрямляясь и оправляя на себе форму. – Как вы можете заметить, потерь среди дружественных войск нет, в то время как среди вражеских сил они составляют практически полное количество исходных боевых единиц.
Генерал-лейтенант снова промолчал, мысленно передернув плечами на привычный для Моравека высокопарный стиль. Развернулся, вбил заученную наизусть комбинацию и проговорил в распознаватель голоса:
- Операция «Рой», генерал-лейтенант Илья Константинович Проскурин.
Обернулся на Ладислава, приподнявшего брови с немым вопросом, и четко закончил:
- Ступень вторая. Активировать. Подтверждаю.
- Есть! – отозвались локальные динамики.
И Ладислав Моравек, кавалер Ордена Пресветлой Герцогини, не успел крикнуть «Бегите». И не имело бы это смысла. Потому что серебряный туман рассыпался серебряным дождем, когда сработали взрывные механизмы в передатчиках. Он только обернулся, уже готовый взбеситься, но еще растерянный, и Проскурин вдруг почувствовал себя последней сволочью, и поднял свой пистолет, заряженный холодным железом, и только извинился. И прозвучало как-то жалко и по-детски.
Он протер лоб, придвинулся к микрофону и пробормотал:
- Операция «Рой», окончание подтверждаю. Проскурин, да, да. Пришлите уборщика кто-нибудь. Да плевать я хотел, кто это будет!

Вопрос: Не нравится - не голосуем/пишем конкретные замечания.

1. Прочитал/а		2	(40%)
2. Прочитал/а, понравилось, хочу еще.		3	(60%)
Всего:		5

@темы: Фейский витраж

---

Внезапная смена ника. На самом деле, решение зрело давно, так как мотивы, послужившие ранее причинами выбора фамилии, потихоньку сходят на нет. О'Флаэрти - не хочет дневник включать апостроф, а зря - это прежде всего Оскар, а к тому же, Ирландия и перевод. Контакт, правда, отказался менять фамилию вообще - видимо, если я теперь и сменю там данные, то только на нынешние паспортные. Вполне вариант, но пока не хочется.
Не могу исключать возможности того, что вернусь позже к старому, но пока вот так. :3

Итак,
Charlie Thimus -- Charlotte O*Flahertie

@темы: Чарли тоже, увы, человек

---

Минутка дыбра

Пришла к выводу, что нелюбовь моя к кино и видео вообще(с которой я нынче не безуспешно пытаюсь бороться) растет корнями из того, что я в принципе хуже всего воспринимаю информацию на слух. То есть, конечно, в личном общении с кем-либо это не ощущается, но, например, ощущается в остром нежелании говорить по телефону больше необходимого минимума(не распространяется только на единицы знакомых - таких меньше, чем пальцев на одной руке) и панической боязни скайпа(который я все еще использую исключительно как обычный мессенджер типа аськи или qip). Между тем и задания на аудирование даются мне тяжелее всего, что делает в общем-то комфортную для усвоения Практику устного общения периодически всплывающим адом.

Что самое занятное, на музыку это не распространяется, поскольку к музыке я отношусь скорее как к явлению атмосферы, а не источнику информации. Если хочется узнать, о чем - ищу слова в сети, даже если язык знаком.

Как я дальше буду выплывать со своей специальностью с такими тараканами - не знаю))

@темы: мысли вслух, Востокоедение, междометие

---

Должна заметить, что это, пожалуй, был самый обалденный подарок из тех, которые гипотетически можно было бы ожидать. Жаль, что слишком много скепсиса в последнем предложении.
Сижу, пытаюсь собраться и дописать курсач, не прибегая к традиционным методам успокоения.

@темы: Чарли тоже, увы, человек, догадайся-мол-сама-кому

---

Раздумностное.

На всякий случай - далее нет ни капли осуждения.

Есть в этом мире такие странные вещи, которых я ну никак совсем не понимаю.
Хотя понять(не разделить, но понять смысл явления) я могу многое - вон, даже понимаю гетеросексуальных девочек, занимающих досуг однополыми юношескими парами в сети.

Но вот среди вещей, которые я все-таки понять не могу, есть и такие три:
Никак не могу понять трансгендеров, которые эту самую особенность в себе всячески акцентируют. Нет, не то, что мужчина или женщина, а что именно трансгендер.
Не понимаю лесбиянок(фу, фу, уйди, гадкое слово), которые предпочитают т.н. бучей. Нет, не вышеупомянутых трансгендеров, а суровых мужиковатых бабищ, да простит мне лента подобное выражение. Каков смысл в отношениях с _женщиной_, которая не похожа на женщину?
И, наконец, не могу не сделать оговорку по поводу предыдущего же: я не говорю о случаях "любить не всех, но этого человека конкретно", а имею в виду именно предпочтения. И из этого выплывает обобщение, третья вещь: не могу понять людей, которые кого-то _предпочитают_. Я понимаю, когда определенные черты характера нравятся или не нравятся, но мой мозг взрывается при звучании фраз в духе "Я блондинок не люблю".

Как-то сказалось-надумалось)

@темы: мысли вслух

---

Яблоки.

Юбилейное тридцатое стеклышко.

Хэй, всем по стакану лета за мой счет!

Яблоки

Ветер был сухой, сладкий и пряный, будто решивший собрать в себя все оттенки запахов мира. Давненько не было такого ветра, даже в августах. Джек потрепал яблоню по шершавой ласковой коре, безмолвно благодарный за все – за цветы весной, когда в саду шел душистый снег, за урожай сейчас, за сладкие крепкие плоды, которых достаточно, чтобы не только продать, но и оставить часть себе, за этот томный запах, кружащий голову, пьянящий и особенно хорошо сочетающийся с послеполуденным солнцем и жужжанием жадных насекомых.
Джек не первый год и даже не первый десяток лет продавал фрукты на осенней ярмарке, продавал много чего, но лучше всего – именно яблоки. Как-то так хорошо он ладил с яблонями, чувствовал корявые невысокие деревья, как продолжение собственных корявых рук с короткими узловатыми пальцами и кожей цвета коры. Яблони платили той же монетой, и каждый год кренились в августе от налитой тяжести. Ближе к зиме жена варила остатки, если не все сбывалось на ярмарке, и весь дом на несколько дней пропитывался тягучим сахарным ароматом, и во сне виделись прозрачные янтарные дольки.
Джек верил, что яблони знают его. Что шепоток, поднимающийся по молочным утрам в саду – не блудливый ветер, а приветствие, что ветви тихонько дрожат под его ладонями, а сами яблоки аккуратно минуют его загорелую лысину. Еще бы, такая тяжесть, размером с голову ребенка; упадет – и прощай, Джек, прощай, родная душа.
Родная душа Роуван крикнула откуда-то сверху – из окна, видимо, а то и с лестницы:
- Дорогой, ты бы собирался – еще сынка покормить и к Марте отвести.
И благостное настроение слетело сухой ломкой листвой. Беда была не в Роуван… хотя, впрочем, в Роуван, только не потому, почему обычно бывают беды с женами. Нет, с Роуван они уже пятнадцать лет как перед Богом в храме поклялись друг другу, и с тех пор ни налево, ни направо. Беда была в том, что Джек, тогда еще горячая юная голова, не послушал отца и мать, не стал до свадьбы проверять, понесет ли невеста дитя. Впрочем, Джек даже сейчас утешал себя гордой мыслью – ничего не изменилось бы, знай он, что не понесет.
Пятнадцать лет они жили душа в душу, и за пятнадцать лет так и не послал им Бог ребенка. Тот самый Бог, перед которым они клялись и в горе и в радости. Но Джек-то – не Бог, а потому клятв не нарушает, да и, по чести сказать, не тянуло. Только вот родичи отвернулись, что от него, что от нее; и каждый винил других. Джековы родители находили каких-то неизвестных доселе бастардов, о матерях которых Джек в жизни не слыхал и представить себе не мог, сколько заплатили этим женщинам за наветы, мамаша Роуван плевалась ядом и проклинала его «дьявольское семя». Джек-то разрыв с родной кровью пережил нормально, двадцать лет, в голове зюйд-вест; Роуван не пережила. Нет, вешаться она не вешалась: Роуван, как и Джек, правил не нарушала. Роуван, бедная девочка, сошла с ума и принялась нянчить куклу.
Сынка назвала Артуром, но нередко сбивалась то на Патрика, то еще на кого. Сынок рос здоровым, правда, не ел почти ничего, но ни разу еще за свое убийственно длинное желторотое детство не маялся жаром. Деревенские, увидав ее пару раз с чучелком на руках, стали перешептываться о ведьме, заведшейся в деревне, только странно как-то – никто не приходил за травами, никто не просил заговорить больной зуб. Джек решил про себя: вот и славно, что не травят, и как-то незаметно стал совершенным отшельником. С поселком его связывали только яблоки. Поначалу брать никто не хотел (а кто его знает, что там эти юродивые могли сделать с яблоками?), но потом растекался в воздухе патокой запах, влажно блестели на солнце срезанные белоснежные дольки, и руки сами тянулись: сначала попробовать, а потом и домой унести.
Яблоки стали каким-то своим тайным культом для Джека; об этой тайной связи не знала даже жена, а на вопросы деревенских он светло улыбался и говорил, что любят его деревья. Никто не верил. А Джек по-прежнему, возвращаясь после ярмарки, клал на подоконник два разделанных яблока, вынимал темные упругие семена, пересчитывал, промывал, пересчитывал еще раз и связывал в маленький мешочек. Наутро яблоки с подоконника исчезали, он по привычке говорил себе, что их съела Роуван, а семечки в мешочке оставались у жены под подушкой до следующего года. Это не было магией, вообще ничего из того, что он делал, не было магией. Это было… общение. Нечто куда более древнее и куда более искреннее, прямое, нежели завывания над котлом и потрошение жаб. Он говорил с садом, и сад отвечал.
Иногда ему казалось, что в саду живут свои духи, яблоневые феи, и иногда даже чудились в золотистых лучах прозрачные тонкие крылья или пряди спутанных волос. Он говорил себе больше не пить, хотя не употреблял горячительного никогда, снимал подвявший лист и задумчиво жевал его черенок. Призака сына он не видел никогда – впрочем, призраку сына было и неоткуда взяться.
Зато Роуван была всей душой убеждена в его существовании. Она шила сыну рубашки(странным образом даже совпадавшие по размеру), готовила обед на троих и вставала ночью, чтобы покачать кроватку, вырезанную мужем из старого повалившегося дуба. Боялась до смерти, что с сыном что-нибудь случится: не оставляла чучело без присмотра, вешала над изголовьем кровати подкову и первый удой коровы за неделю всегда оставляла за дверью. Молоко девалось туда же, куда и разрезанные яблоки; Джек, бесхитростный язычник не по своей воле, предпочитал об этом не думать. Потому что если два яблока его жена точно могла съесть, то выпить ведро молока в один присест – вряд ли. Слишком она маленькая была, старая девочка с вечно молодой куклой.
- Ну Джек!
- Аась? – протянул он, вытаскивая из зубов измочаленный черенок листа и аккуратно забивая его в щель между деревянными ступенями крыльца.
- Сколько тебя ждать еще?! Малой, между прочим, голодный, а все тебя ждем!
Джек тягостно вздохнул, смиряя себя с готовой уже, не раз виденной картиной: дощатый стол, кувшин молока, пирог с овощами по сезону, две лавки, а на той, что у стены (чтобы не падал) – льняной кулек с дитятем из мешковины и сухих луговых трав. Перебрал привычно ногами примятые ступеньки, огладил ладонью стену.
Куклы за столом не было. Роуван сияла, непривычно прозрачная, с чистым, ясным взглядом, протягивая ему кулек:
- Ты посмотри, какой он сегодня живенький…
Сначала Джеку показалось, что ребенок слеп, однако следующий же уверенный захват нового носа продемонстрировал, что со зрением у него все в порядке. Детеныш был розово-золотистый, нежный, бархатный; но его трогательность Джека не обманула. На кончиках ушей топорщились мягкие полупрозрачные кисточки, темные миндалевидные коготки были явно крепче, чем могли бы быть у человеческого ребенка, а когда подменыш зевнул, мелькнули белые клыки, мелкие, острые, вроде кошачьих.
- Чей же ты будешь? – подумал Джек.
- И правда, бодрый какой, - сказал Джек.
От дитяти остро и пряно пахло яблочной кожурой.
А потом – когда Артур подрос, и не было больше нужды прятать его от соседей, и кисточки на ушах скрылись под золотыми кудрями, Джек начал кашлять. А еще позже – кашлять кровью.
Но это уже совсем другая сказка.

Вопрос: Не нравится - не голосуем/пишем конкретные замечания.

1. Прочитал/а		1	(12.5%)
2. Прочитал/а, понравилось, хочу еще.		7	(87.5%)
Всего:		8

@темы: Фейский витраж

---

И поскольку от Николая мне досталась Милен, вот вам порция вдохновленной Милен на ночь.

@темы: Милен, флешмоб

---

Пока болею - почему бы и не пострадать дурью.

Идея мучить людей постами с портретами персонажей мне не очень нравится, но если кто-то хочет ассоциаций - предоставлю в подробностях.)

18.04.2013 в 17:18

Пишет  _Jade_:

Всем, кто отметится в комментах, выдам персонажа, который с ним ассоциируется, и он будет постить про этого персонажа рисунки неделю.
мне от Алви досталась Жизель...))) люблю ее)

день 1. Любимая сцена из фильма)

@темы: флешмоб

---

*мрачно* Прыгающие да допрыгаются.
Отключилась сегодня в обморок при матушке, при том, что спала около десяти часов сегодня, и вот уже два дня как нормально ем. Завтра потащусь по врачам, откуда это взялось - ни малейшей идеи.
Очень надеюсь, что это не отразится больше никак на учебе.

@темы: Востокоедение